В тени шелковицы

Мария молчит. Но речи Кршки задевают ее за живое. У нее в голове не укладывается, чтобы все это вокруг перестало существовать. Нет, старый квартал не может исчезнуть с лица земли, без него и город не город. Без этих сырых стен, за которыми она прожила чуть не полвека, не стало бы и ее, Марии. Здесь она родила сыновей, здесь подле них состарилась. Здесь овдовела, сюда принесли извещение, что ее сыновья больше никогда не вернутся домой. Здесь каждый камень на мостовой ей знаком, и нет в старом квартале человека, который не знал бы, кто такая Мария, ее даже воробьи знают…

— Может, и сломают когда-нибудь, — наконец говорит она глухим голосом. — Теперь вряд ли, как-нибудь после, когда нас не станет. Придется им обождать, хорошо бы обождали, недолго осталось…

— Станут ли дожидаться. — Сапожник раскашлялся.

Мария замирает от страха, что его прихватит, как давеча.

— Не кури столько, в гроб себя вгонишь.

— Кабы подождали, дай-то бог. — Кршка забирает пакет с молоком и отправляется к себе.

Когда скрип ступеней стихает, Мария встает со стула. Включает электрическую плиту, ставит на нее кастрюлю с молоком и ждет, пока молоко не закипит.

Мария стоит в палисаднике, растирает в пальцах черешок розы. Оглядев цветничок, она видит, что минувшая ночь пометила растения своим ледяным дыханием. Тронутые желтизной листочки и опавшие лепестки роз, привядшие, уронившие головки мелкие цветочки на клумбах, засохшие стебли — все говорит о том, что наступило время готовить цветник к долгой спячке.

Она проходит через весь палисадник к розовым кустам, обирает увядшие листья и складывает в фартук. Потом выходит на тротуар и осматривает кусты с внешней стороны. Здесь желтых листьев еще больше. Недалек час, и ограда поредеет, из земли будут торчать одни черные веточки, и никто не подумает, что еще недавно они были густой изгородью.

Мария поднимает глаза и замечает вдали, на углу улицы, мужскую фигуру, которая кажется ей знакомой. Как только мужчина подошел ближе, Мария его узнала! Это Подградский, опять он. Когда она встретила его утром в молочной, ей сразу это показалось подозрительным, ведь раньше он никогда не ходил за молоком, по крайней мере не в молочную Стодулки…

Она лихорадочно соображает, войти ли ей во двор или остаться на улице. И решает остаться. Она заходит за кусты и нагибается к цветам. Собирает в фартук траву, листья, сухие стебли, делает все не спеша, времени у нее предостаточно.

Выждав, когда, по ее расчетам, Подградского давно след простыл, она выпрямляется, поворачивается к улице и оказывается с ним лицом к лицу. Да, Подградский так и стоит на тротуаре и терпеливо, с каким-то странным выражением во взгляде ждет, когда Мария повернется к нему.

Он почти беззвучно здоровается, по-прежнему глядя на нее с тем же непонятным, будто виноватым видом.

Мария подходит к краю палисадника, опускает руки, отвечает старику:

— Добрый день, — и, увидев, что у Подградского явно отлегло от сердца и напряжение спало, спрашивает: — Что, пан Подградский, погулять вышли?

Она произносит эти слова спокойно и непринужденно, словно обращается к доброму знакомому, с которым долгие годы видится изо дня в день, а не к человеку, мимо которого она столько раз проходила молча, не удостоив взглядом.

— Днем еще хорошо, а ночи уже холодные. Вон и цветы облетели, видите, во что превратились. — Она показывает рукой, в которой все еще зажаты сухие стебли, на умирающий цветник.

Подградский слегка поворачивает голову и так же тихо, как вначале, говорит:

— До времени зима наступает, торопится. Долгая будет…

— Не люблю я зиму, зимой кругом голо, время тянется бесконечно.

— А кто ее любит? — откликается Подградский. — Разве что дети… — Он задумывается.

— Нет, не люблю я зиму, — повторяет Мария, но мысли ее уже заняты другим.

И Подградский это чувствует.

— До свиданья, — бормочет он, поворачивается и медленно уходит, откуда пришел.

Мария стоит у изгороди и смотрит вслед удаляющемуся старику. А после, когда Подградский, зайдя за угол, скрылся из вида, жалость, которую он возбуждал в ней только что, отхлынула и сменилась совсем другими чувствами. И все ощутимее угрызения совести, что при виде него она дала волю жалости, пустилась в разговоры с этим человеком, причинившим горе стольким людям…

Ей становится не по себе, мысленно она стократно, тысячекратно вопрошает: господи боже, почему мне пришлось опять все выстрадать, господи, за что мне такое наказание?

Так Мария терзается весь остаток дня, до поздней ночи, пока ее не сморит благословенный сон.

Перевод И. Богдановой.

ВСЕ ВОКРУГ ЗАСЫПАЛО СНЕГОМ

Я заявился без предупреждения. Чемодан, который был со мной, убедительно свидетельствовал, что на этот раз я прибыл не просто погостить, а с дальним прицелом. В чемодане уместились все мои пожитки и, сверх того, еще два подарка: транзисторный приемник Маргите и карманные часы дядюшке.

Я приехал в конце октября. Стояла поздняя осень, но погода была прекрасная, светило солнце, и я сразу двинулся в путь прямиком через луга.