В тени шелковицы

Мария продолжает свой путь. И добирается наконец до углового магазина, в котором, сколько она себя помнит, всегда торговали молоком. Молочная Стодулки. И по сей день люди называют этот магазин не иначе, как по имени его бывшего владельца. Хотя где теперь старик Стодулка, его давно нет и в помине, думает Мария.

Молочная уже открыта. И оказывается, Мария не самая ранняя пташка. Двое мужчин опередили Марию. Одного из них она признала. Зовут его Подградский, долгие годы он был здесь полицейским и однажды первого мая, вернее, в ночь с тридцатого апреля на первое мая до крови избил ее сына Ферко, тогда четырнадцатилетнего сорванца, за то, что он писал мелом лозунги на стенах. Какой он смиренный, этот Подградский, как невинно выглядит, думает Мария. Старичок с кротким взглядом, добряк, которому всякий воспитанный человек уступит место в автобусе… И у Марии вдруг начинает кружиться голова, она прислоняется к стене и думает, как несправедливо распорядилась природа, придав типам вроде Подградского такой благообразный вид на старости лет. Разве не жестоко, что время окутывает пеленой старости и тех, и этих. Одинаковой пеленой, до того обманчивой, что молодые часто не могут разобраться, кто есть кто, и случается, судят о человеке превратно.

— Вам плохо?

Это спросил второй мужчина, помоложе. Он торопится на поезд и забежал сюда купить свежих булочек на завтрак. Мария тотчас берет себя в руки, ей даже совестно, что она вдруг расклеилась.

— Нет, нет, голова что-то закружилась, — отвечает она и придвигается к прилавку. — Просто головокружение, со мной это часто бывает, — лепечет она, и ей удается в конце концов убедить мужчину.

А Подградский торопливо забирает покупки, выходит из магазина и исчезает из вида.

Уходит и второй, и в магазине остаются только Мария да продавщица.

— Ну что, бабушка, литр или два?

— Два, нынче я беру и для Кршки.

— А почему он сам никогда не приходит? — спрашивает продавщица.

— Ему, бедняге, трудно ходить, на левую ногу и ступить не может как следует, — говорит Мария. — Да и весь он такой хилый да слабый, и легкие у него никудышные, то и дело хворает.

— С чего бы это?

— Старость.

— Стало быть, потому и за молоком не ходит.

— А сапожник он редкостный, — продолжает Мария. — Золотые руки и берет дешево!

— Что еще? — спрашивает продавщица, выкладывая на прилавок два прозрачных пакета молока.

— Четвертинку хлеба. Вон того, темного, он вкуснее, — улыбается Мария. Потом складывает продукты в сумку, ждет, пока продавщица даст сдачу, и потихоньку выходит.

Домой Мария идет другой дорогой. С площади сворачивает налево, проходит мимо нового универмага, мимо пекарни, откуда с раннего утра разносится невыносимо аппетитный запах свежеиспеченного хлеба и булок, не преминет заглянуть в окошко табачного киоска и поздороваться с продавщицей Дорой. Потом замедляет шаг и потихоньку приближается к одноэтажному зданию, на фасаде которого чернеет небольшая мраморная доска.

Прежде Мария возвращалась другим путем, ведь переулком домой короче. Она стала ходить этой дорогой, когда на стене повесили памятную доску. Да, с того дня Мария возвращается из молочной домой более длинной дорогой и каждый раз немного постоит перед этим одноэтажным домом…

В середине длинного столбца Мария находит свою фамилию. Две строки подряд содержат почти одинаковые данные. Та же фамилия, одна и та же дата рождения и смерти. Только имена разные.

Марии вспоминается один давний случай. В тот день она, как и сегодня, стояла перед памятной доской, и вдруг рядом остановилась незнакомая молодая пара. То ли влюбленные, то ли супруги. Они стояли молча, внезапно молодая женщина сказала: «Гляди, какое совпадение! Родились и умерли в один день, и фамилии одинаковые…» Она запнулась и тут же воскликнула: «Да они братья!» — помолчала, осмысливая скупые сведения на памятной доске, и прошептала: «Это были двойняшки, ну конечно, это были двойняшки». В ее голосе слышался безотчетный страх будущей матери.

Мария стоит перед мраморной доской, не решаясь расстаться с ней. И прежде чем двинуться в путь, она еще раз улыбнется своим мальчикам и неслышно что-то скажет им на прощание.

И пойдет дальше, а душа ее уже полна радостным ожиданием завтрашнего утра.

Старый квартал представляет собой сеть параллельных и поперечных улиц, застроенных небольшими двух-трехэтажными домами, которые явно доживают последние дни. Им уже нечего и надеяться, что они снова воспрянут и заживут, как в былые времена, когда в их глубоких и узких дворах с утра до вечера стоял шум и гам чумазой детворы.