В тени шелковицы

Дети стояли рядом и молчали. Они спокойно глядели на меня, не плакали и не висли у меня на шее. Казалось, они просто не понимают, что происходит, и даже не догадываются, что все это означает. Спокойное молчание детей сделало мой уход не столь трагичным. Я наспех поцеловал обоих, взял чемодан и вышел. На лестничной площадке я остановился и протянул дочери, которая меня провожала, ключи от квартиры.

— Зачем ты мне их даешь, как же ты откроешь, когда вернешься? — спросила девочка, и в ее голосе мне почудился страх.

Тут я окончательно убедился, что мои молчаливые, с виду безразличные дети даже не подозревают, что происходит у нас в семье. И мне казалось, что так оно и лучше…

Мы сидели и молчали, а тем временем опустились сумерки. Тогда Маргита встала со стула, сложила в ведро тряпки и щетки, направилась к выходу и уже там обернулась:

— Смотри не забудь прийти к ужину! — Она погрозила мне пальцем.

В окно я видел, как она шла. Сгорбленная старушка тихонько плелась по тропинке, и ее высохшая фигура посреди опустелого сада, в сгущающихся сумерках ноябрьского вечера вызвала во мне волну печали, сострадания и благодарности. Я бросился на кровать.

Погожие дни кончились, зарядили дожди. Они начались позже, чем в прошлые годы, но зато были обильнее. Лило беспрестанно, днем и ночью. Кругом все промокло, люди попрятались в дома. Без особой нужды никто и носа на улицу не высовывал.

Ветер срывал с деревьев последние листья, застревал в оголенных, обезображенных кронах, корежил ветви, пригибал их к земле.

Едва наступал день, как уже начинало смеркаться. Над крышами ползли клубы свинцовых облаков, задевая за трубы. Печаль и уныние обволакивали окрестности.

В комнате было тепло. Топилась печка, рядом стояла полная корзина дров.

Я лежал на кровати и подремывал. Лежал без движения довольно долго. Но потом спустил ноги с кровати, встал и подошел к окну.

Снаружи ничего не изменилось. Ветер по-прежнему завывал как бешеный, шел мелкий, частый дождик. Было всего два часа пополудни, а уже смеркалось. Едва можно было разглядеть соседний дом.

И вдруг я увидел, что кто-то идет прямиком через сад. Когда человек подошел поближе, я узнал дядю.

Он был в черном плаще с капюшоном. Мне этот плащ был знаком. Теперь таких уже не делают. Дядя приобрел его много лет назад, вскоре после войны, когда работал в дорожном управлении. Ему удалось купить этот плащ у какого-то спекулянта из города буквально за гроши и за два литра самогона в придачу. Черт его знает, почему спекулянт уступил плащ так дешево, вероятно, ему позарез был нужен самогон. В те времена такой дождевик был сущим кладом. Когда дядя вышагивал в нем по деревне, все оборачивались ему вслед. Во всей округе не было тогда более элегантно экипированного дорожного смотрителя, и дядя сознавал это. Каждый божий день он брал дождевик с собой. Не расставался с ним, даже если с утра светило солнце. «На всякий случай, — говорил он, бывало, — случись гроза, где укрыться смотрителю, если кругом ни одного навеса? Другой, бедняга, вымокнет до нитки! А я надену плащ, и пускай себе льет сколько влезет!»

Дядюшка ввалился ко мне, словно водопад.

— Ну и погода. Леший его подери! — Он отряхнулся, сиял плащ и повесил его в коридоре на гвоздь. — На вот, почтальонша тебе принесла. — Он вытащил из кармана белый конверт и подал мне.

Я тотчас же узнал почерк дочери. Обрадовался, конечно, ведь я здесь почти два месяца, а это первая весточка от детей.

— От Эвики.

— Читай-читай, я подожду, — сказал дядя, — не обращай на меня внимания, я погреюсь чуток, у тебя тут тепло. — Он придвинул стул к печке и протянул руку к огню. Потом подбросил в огонь пару поленьев и закурил сигарету. Курил и слушал, как потрескивают дрова в печке.

Дочка писала о себе, о школе, о подружках и о всякой всячине. Почерк был явно ее, и все же с первых строк у меня возникло подозрение, будто рукой ребенка водил взрослый. Пока это подозрение ничем конкретно не подкреплялось, но, чем дальше я читал, тем больше был уверен в этом. Фразы были на редкость гладкие, мысли выражены связно. И даже между строк читалось что-то, какой-то подтекст, наводящий на размышления. А вот наконец и улика, которую я искал. В последних строчках я прочитал:

«И мы надеемся, что к рождеству ты приедешь в Братиславу. Папочка, мы будем так рады, если ты приедешь. Мы тебя ждем, приезжай поскорей! Тот дядя, который к нам ходил, уже не приходит и больше не будет приходить. Целуем тебя, приезжай!»

Значит, вот как обстоят дела. Поскольку других мужчин на горизонте нет, сойдет и бывший муж. Черт бы ее побрал! Пылкий обожатель что-то уж очень быстро опомнился и дал деру, должно быть, супружеский хомут ему не по нутру. Так ей и надо, злорадно ухмыльнулся я, приятно было сознавать, что моя благоверная потерпела фиаско.