В теснинах гор

Абдулатип не видел лица Галбацилава, в темноте была видна лишь его огромная фигура. Папахой он касался макушки высокого дерева. «И зачем я только свистел? — с досадой на себя думал Абдулатип. И Париду, оказывается, они поймали. Но она, он уверен, ничего им не сказала. — Что же делать? Как передать то, что просил Кара–Караев? И надо предупредить Атаева, что у него в крепости сидит мюридский лазутчик по имени Камиль. Что делать? — лихорадочно думал Абдулатип. — Неужели в ауле среди мюридов окажутся и те, которых он встретил по дороге в Голотли? И какой же это Камиль? Камиль… Камиль. — Абдулатип напрягал память: — Не тот ли с рыжими усами, которого он видел в комнате Сааду? Кажется, Сааду называл его именно так».

Теперь хриплый голос прозвучал у самого уха Абдулатипа:

— Он не шевелится, Галбацилав.. Шив ли?

— Жив. Чего ему сделается. — Галбацилав так дернул мальчика за ухо, что он вскрикнул. — А ну, вставай! — и мюрид с силой тряхнул Абдулатипа.

— Ой, мои хурджины! Кукуруза вся высыплется, — заплакал Абдулатип.

— А он живуч, — засмеялся Галбацилав. — Возьми, Узаир, его хурджины, да проводи вон в ту ближнюю саклю к старухе Кавсарат. Там наши разберутся, кто он таков.

Когда Абдулатип в сопровождении двух мюридов вошел в саклю Кавсарат, посредине комнаты на ковре сидели по–турецки несколько мюридов. Посреди ковра стоял большой таз, из которого шел запах вареного мяса, и бутылка водки. Абдулатип быстро окинул взглядом сидевших, его беспокоило, нет ли среди них тех мюридов, которые остановили его по дороге в Голотли. Нет, лица были ему незнакомы, и это немного успокоило его.

— Вот! Еще лазутчика поймали! — Галбацилав толкнул вперед Абдулатипа, который едва не налетел на таз с мясом.

— Давай, давай его сюда! — Мюрид, державший в лоснящейся от жира руке баранью ногу, перестал жевать, уставившись пьяными глазами на Абдулатипа. — Лазутчик, говоришь? — Мюрид икнул.

— Так точно. — Галбацилав вытянулся. Видно, говоривший мюрид был здесь главным.

— Наше мясо едите, а меня еще обзываете, — сделав обиженный вид, захныкал Абдулатип. — Может, я тоже есть хочу, — и он протянул руку к мясу.

— Посмотрите-ка на этого нахала, — удивился главный мюрид. — Уж не тебя ли мы поджидали в гости?

— Здесь моя бабушка живет, я в свой дом пришел. — Абдулатип понял, что нельзя показывать мюридам и тени растерянности, лучше смело нападать на них. И он сел на ковер поближе к тазу с мясом.

— Ха–ха! — засмеялся главный мюрид. — Вижу, парень стоящий. Эй, Кавсарат! Иди-ка сюда.

«Что, если Кавсарат не признает меня, тогда все пропало», — в тревоге думал Абдулатип. Как только Кавсарат появилась на пороге, он бросился к ней.

— Бабушка, чего они меня обижают, есть не дают. Я голодный.

— Вернулся, дорогой! Ну и слава Аллаху, — закивала головой Кавсарат. — Ну как? Поменял ли яблоки на кукурузу? Вот и Парида уже по тебе плачет. — В эту минуту в комнату заглянула Парида.

— Ой, брат вернулся, — она бросилась было к Абдулатипу, но Галбацилав грубо оттолкнул ее к стене.

— Ну, чего раскричались! Еще посмотрим, какой он тебе брат, — он взглянул на главного, ища поддержки. Но тот был занят бараньей ногой и не обращал на него внимания.

— Ну-ка, поди сюда! — Главный мюрид, уже изрядно захмелевший, поманил пальцем Абдулатипа.

— Выпей-ка за здоровье своей любимой бабушки, — и он протянул Абдулатипу полный стакан самогона.

— Мусульманам грешно пить, и бабушка так говорила. — Абдулатип отстранил стакан.

— Вах! Посмотрите на этого петуха! Истинного мусульманина из себя строит, не пьет, не курит, только торгует. А теперь скажи: как тебя красные через готлинский мост пропустили. А? — Он исподлобья злобно посмотрел на мальчика.

— Пустили… Как бы не так. Они так набросились на меня, вот и гимнастерку разорвали. А один винтовкой ударил, и я даже сознание потерял, — Абдулатип всхлипнул.

— Гимнастерку, говоришь, порвали? А может, и правду говорит? — главный посмотрел на сидящих дружков. — А много там красных?

— На мосту пятеро было, а в ауле их полно, говорят, — шмыгнув носом, сказал Абдулатип.

— Это кто же тебе сказал?

— Мюриды в Заибе. В ауле, сказали, полно красных, смотри — береги свои яблоки. Я ни одного им не дал.

— Не дал, говоришь? Это хорошо, — главный протянул Абдулатипу объеденную баранью ногу. — На вот, ешь. — Он словно потерял интерес к Абдулатипу.

— Чего стоишь? Иди, — Галбацилав толкнул Абдулатипа к двери.

— Сдается мне — прикидывается этот паршивец, — сказал он тихо главному, но мальчик хорошо слышал его слова.

— Ты, Галбацилав, своей тени стал бояться. За каждым кустом тебе партизаны мерещатся. И чего ты их так боишься. А? Или трусишь? — прищурив левый глаз, главный ехидно взглянул на Галбацилава.

— Да я против их сотни готов один выступить. — Галбацилав обиженно засопел, маленькие злобные глазки сбежались к переносице.

— Зря не веришь мне, Булач, нюхом чую — мальчишка — красный лазутчик.

— Говорят, кто летом змею видел, зимой веревки боится, — усмехнулся главный.