В тихом омуте...

– За раба Божьего Владимира Туманова. Твоего приятеля, моего благодетеля…

– Господи, что такое ты говоришь? – Я почувствовала, как пол уходит у меня из-под ног, а маленькое остроносое лицо Серьги стремительно приближается.

– Помер, – лаконично сказал Серьга без всяких эмоций, как о смерти соседского попугайчика.

– Что значит – “помер”… Я же вчера ночью… С ним было все в порядке… – На лицо Серьги вдруг наложилось лицо Володьки, но не вчерашнего, раздавленного страхом, а обычного, с закапанной соусом бородой…

– Помер – значит нет его. А он у меня картину собирался купить, – совсем уже невпопад брякнул Серьга.

– Какая картина, о чем ты говоришь?! Он что, в аварию попал? – Ничего другого я предположить не посмела.

– Какая авария? Он повесился. Я в морге был – сам видел.

– В морге?

То, что рассказал мне безжизненным тусклым тоном Серьга, казалось просто невероятным: сначала Володька пытался вскрыть себе вены и даже набрал полную ванну – ту самую ванну, в которой я мылась прошлой ночью. Но вены вскрыть не получилось – то ли он испугался крови, то ли лезвие было тупым – на полу нашли выпотрошенную пачку тронутых ржавчиной лезвий “Спутник”, то ли вода была недостаточно теплой… Во всяком случае, он вылез из ванны, натянул на мокрое тело халат, пояса он так и не нашел и потому не запахнулся – и повесился в большой комнате, сорвав люстру с крюка. Я помнила эту люстру, очень изысканную, гроздья фонариков из тонкой провощенной бумаги, с сюжетами в стиле Кацусики Хокусая, старательная копия цветной ксилографии, школа Укийе-э, “36 видов Фудзи”, для фонариков были отобраны всего лишь восемь… Я представила, как Володька срывает люстру, а потом долго топчется на провощенной нежной бумаге, сминая лики священной горы Фудзияма.

Он использовал струну от карниза – ведь пояса от халата он так и не нашел, брючные ремни презирал, веревки в доме не было, а ждать до утра он, видимо, не мог…

– Дерьмо зрелище, – сжав зубы, процедил Серьга. – Струна тонкая, сам толстый – даже удивительно, как ему удалось закрепить, она порвала ему все горло. Все в кровище засохшей, и руки по-дурацки начал резать: так, покромсал, а толком ничего сделать не мог.

Володька забыл завернуть краны в ванной – или просто не захотел; вода вытекала остаток ночи и часть утра, пока не просочилась на нижний этаж. Возмущенные соседи – семья респектабельных университетских евреев – вызвали слесаря. Дверь вскрыли и увидели Володьку.

– Выпей, выпей, полегчает. – Серьга услужливо подсовывал мне водку, которую я хлестала, не разбирая вкуса.

Боже мой, почему я не осталась вчера, я ведь могла отказаться уходить – не выставил бы он меня силой, в конце концов, не стал бы выгонять в шею. Если бы я осталась – ничего не случилось, и все фонарики висели бы на своих местах. И тут же кто-то чужой, беспощадно чужой, тряхнул мою душу: опомнись, ведь он погиб из-за того, что ты – ты – подбросила ему это дурацкое письмо. Это никакое не самоубийство, это убийство – и убила его ты, как перед этим убивала остальных, сколько же граф у тебя в мортирологе?.. А ведь если бы ты вернулась – хотя бы за сумочкой…

Я поперхнулась водкой, она сразу же обрела крепость и вкус – и Серьга стал бить меня по спине. В квартире Володьки осталась моя сумочка, осталась кассета и письмо, вес яснее ясного. Они начнут с того, что установят владелицу сумочки…

В зале возникло движение: пришел официант Родик, оживленно жестикулируя, стал что-то рассказывать остальным официантам. А от столика отделился охранник Димыч и направился в конец зала – туда, где был кабинетик Володьки.

– Следователь сидит, – объяснил Серьга. – Битый час уже, всех допрашивает, меня тоже десять минут мурыжил.

– А что спрашивал? – Я старалась не выдать своего волнения.

– А что спрашивают в таких случаях? Был ли покойный склонен к депрессиям? Существо вали ли у него проблемы с бизнесом или личные проблемы. Склонность к наркотикам, алкоголю, проституткам с Тверской, педерастам с Плешки? Круг знакомств и прочий навоз.

– Они кого-то подозревают? – Эти слова дались мне нелегко, но не произнести их было невозможно.

– Струну от карниза, – уставившись в одну точку, сказал Серьга. – Дело ясное, а это так, формальности, шикарный жест прокуратуры.

– А может, это убийство? Они такие версии не рассматривают?

– Я же не в отделе дознания числюсь… Но похоже, что нет. Во всяком случае, вопросов о том, были ли у него идейные враги, никто не задавал.

– Но, может быть…

– Дверь ломали хренову тучу времени, она же железная. Окна задраены, не май месяц. Мужиков он к себе не водил, даже я там ни разу не был, хотя мы с Володькой знакомы черт знает сколько и не в одном тазу дерьма ноги парили. Там только шлюхи бывали. – Серьга выразительно посмотрел на меня. – А шлюхе такую тушу поднять к потолку не под силу, если она не тяжелоатлетка. И потом, я же его видел в морге – сам голову в петлю сунул.

Я закрыла глаза и представила, как тучный Володька в маленьком махровом халате методично перебрасывает тонкую стальную проволоку через крюк – у него обязательно должна была порваться ткань под мышками…