В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Для истолкования значения этого «письма» следует принять во внимание вероятный момент его составления. Оно было написано по следам сентябрьского процесса пяти и отправлено в журнал не позднее первой недели октября: согласно редакционному примечанию, статья эта была доставлена в редакцию еще до появления сенсационных разоблачений Бурцева в Иллюстрированной России, то есть до 8 октября. Убедительным подтверждением точности этого указания служит то, что в освещении, столь подробном, деятельности «Треста» совершенно не упомянуты два обстоятельства, с легкой руки Бурцева ставшие главным предметом разбора в прессе: поездка Шульгина и поимка Рейли. Если бы составители документа, появившегося в Революционной России за подписью «Старый друг», в ходе работы над ним могли предположить, что компрометация «Треста» в русской зарубежной печати будет возобновлена, несмотря на уход Опперпута со сцены, и если бы они могли предвидеть, по какому пути пойдет этот разговор, они, с одной стороны, ни за что не упустили бы возможности включить в статью пассаж о поездке Шульгина, а с другой — не решились бы на «реабилитацию» Якушева и других «оклеветанных Опперпутом» руководителей «Треста» (тех самых, которые были стольдороги Шульгину или Арапову), как бы приглашавшую к возобновлению былых контактов Зарубежья с ними[461]. А между тем именно такая «реабилитация», наряду с попыткой предотвращения возможного вреда от предстоявшего в Ревеле процесса Бирка, по-видимому, и была главной задачей публикации в Революционной России. Непредвиденное событие — «неосторожное» оглашение Бурцевым опперпутовского отчета о «Тресте» — явно расстраивало планы «Старого друга».

Трудно сказать, что именно явилось главным толчком для редакции Сегодня в обращении к отвергнутому прежде тексту — к гельсингфорсским запискам Опперпута — и обнародованию их: свидетельство ли X. (Радковича-Шульца), изображавшего поведение Опперпута в сравнительно мягких тонах, статья ли «Старого друга» в Революционной России, возвращавшая, наоборот, к демоническому портрету его, или судебное рассмотрение дела А. Бирка, придавшее показаниям Опперпута новую авторитетность. Но газета приняла это решение после сильных колебаний и как бы извиняясь то ли за то, что прежде пренебрегла этим источником, то ли за то, что сейчас вводила его в оборот. Первый фельетон ограничивался сжатым редакционным изложением подлинной рукописи. Но далее газета осмелела и стала давать пространные, связные фрагменты исповеди перебежчика. Биографические факты, сообщенные им, образовывали разительный контраст с чекистской версией разоблачений, появившейся в начале мая и закрепленной в Революционной России. Публикация в Сегодня предварялась редакционной преамбулой, раскрывавшей причины, по которым в мае газета не только сама отказалась от помещения присланной рукописи, но и предложила другим органам прессы воздержаться от публикации. Преамбула также объясняла, почему прежняя позиция теперь была пересмотрена:

В настоящее время положение изменилось. Опперпут стоит в центре той сложной эпопеи, которая связана с разоблачениями Бурцева, Шульгина и со всей историей знаменитого «Треста». Вместе с тем многие уже в печати высказали мнение, что Опперпут на этот раз не был, может быть, предателем и, может быть, действительно, как об этом сообщали официальные сов. органы, убит чекистами.

Ввиду этого его показания, зафиксированные в Гельсингфорсе, приобретают особый интерес, и мы считаем возможным использовать их, конечно, в известных рамках. Мы и теперь не находим возможным опубликовать сообщенные Опперпутом имена, а также воздерживаемся от воспроизведения обвинений против отдельных деятелей в эмиграции или в России, которые в своих записках довольно щедро расточает Опперпут.

Показания Опперпута мы приводим не целиком, а в извлечениях[462].