В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Рассуждая в письме к В. Л. Бурцеву о реакции в эмиграции на разоблачения «Треста» и сравнив ее с обстановкой, возникшей после азефовского скандала 1908 года, сестра Б. В. Савинкова С. В. Турчинович аттестовала атмосферу всеобщей слежки и доносительства, созданную ГПУ, в выражениях, перекликавшихся с показаниями Опперпута:

Относительно «Треста» я Вам уже писала, что я всецело разделяю Ваше мнение. Ведь это форменное повторение истории с Азефом. Тогда на Вас напали с теми же самыми обвинениями: внесение смуты, паники, разложения. Это ложь. Панике поддаются только слабые люди. А ведь нынешние активисты не есть слабые люди, да и не могут ими быть. Если в прежней партии с.-р. могли быть люди слабые, так как количество членов было очень большое, то теперь ведь только лучшие действуют активно, люди зрелые, которые проникнуты жертвенностью и знают, что если провал, то не ссылка, не каторга даже, а смерть. Такие люди не поддаются панике. Панику стараются вызвать мерзавцы Милюковы. Провал Азефа был гораздо более сильным моральным ударом, так как он был ведь одним из основателей партии и самым крупным партийным членом. Теперь же провокаторами, а отчасти и жертвами их явились люди в конспиративной работе все же новички. К тому же, разве давно не было известно, что ГПУ довело провокацию до возможного предела? Больно, что люди знали это, но как-то поверхностно к этому относились, до глубины их сознания не доходило это. Иначе не мог бы стать жертвой провокации Борис. Знаете, мне кажется, что отчасти это потому, что все эти люди очень давно из России уехали. Я помню, что когда я приехала и говорила о том, что сейчас (конец 1923 г.) в России никто никому не верит, ни брату, ни отцу, ни многолетнему другу, что это одно из самых тяжелых переживаний — невозможность быть откровенным ни с кем, так как всегда есть в самой глубине души сомнение в каждом, то мне не верили и отвечали, что я слишком подозрительна по натуре и что другие лица в России ничего подобного не испытывали. А мы, в сущности, просто друг друга не понимали. Ибо понять такие переживания можно, только испытав их. Эмигранты не испытали их, им и казалось это невероятным[467].

Наблюдая мощь аппарата ГПУ, Опперпут приходил к выводу о бессмысленности и бесплодности контрреволюционной работы. В своих гельсингфорсских записках он указал причины, удерживавшие его столь долгое время от бегства за границу: