В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Однако речь Менжинского вовсе не означает распоряжения о прекращении работы «Треста». Она сигнализирует скорее о готовности закрыть «Трест», как только это будет сочтено целесообразным, чем является окончательным приговором ему. Это скорее «запасной вариант» на случай нежелательного развития событий, чем бесповоротно принятое постановление. Менжинский явно приглашал к разработке и расширению альтернативных путей инфильтрации в военные и политические верхи эмиграции, подобно тому как Кутепов пытался наладить внутри России каналы в обход «Треста» и в дополнение ему. Поэтому не следует преувеличивать степень «финальности» мер, обсуждавшихся чекистами весной 1927 года. Хотя закрытие предвиделось и допускалось Менжинским, никакого срока установлено не было, и никакой спешки в осуществлении этого ни он, ни другие руководители ГПУ не усматривали. Наоборот, возникает ощущение, что они никак не решались операцию «Трест» завершить. И это не удивительно: слишком эффективным во многих отношениях оказывался механизм его функционирования, чтобы с легкостью отказаться от выгод, которые он приносил. В известной степени «Трест» весной 1927 года переживал подъем, выразившийся в публикации шульгинской книги.

Кроме того, нельзя с уверенностью судить о том, какая именно часть организации должна была бы отпасть при «мягкой посадке». Ведь, в сущности, «Трест» к 1927 году состоял из трех в разной степени автономных составных частей: наряду с умеренными (Якушев и Потапов) и «оппозицией» в лице Стауница и Захарченко-Шульц существовала и евразийская секция, возглавленная А. А. Ланговым (Денисовым). И вполне вероятно, что если в тогдашних условиях центр внимания переключался на боевые вылазки, то у Стауница могли быть лучшие возможности выжить, сумей он продолжить игру по правилам ГПУ. Допустить это мы вправе потому, что «сдерживание террористической деятельности» не было единственной функцией МОЦР. Она была инструментом завлечения противников советского строя на территорию СССР и продемонстрировала свои возможности успехом ловушки, подстроенной для Рейли, с одной стороны, и поездки Шульгина, с другой. Но именно к весне 1927 года, когда полностью определились тактические установки Кутепова и его эмиссаров, поимка его становилась насущной задачей для органов ГПУ. Недаром Якушев в декабре 1926 выдвинул идею посещения Кутеповым Москвы с целью улаживания разногласий в руководстве «Треста». Это был знакомый сценарий: именно так в 1924 году был завлечен в сети Савинков. Активность «оппозиции», то есть Стауница и Захарченко-Шульц, являлась в таких планах ГПУ сильным козырем.

О том, до какой степени шаткой является общепринятая версия об «исчерпанности» функций «Треста» к февралю 1927 года, опирающаяся на вышеприведенную цитату из Менжинского, можно судить по тому, что в западных работах, вышедших до появления книги Льва Никулина, встречались утверждения о том, будто «Трест» изжил себя даже еще раньше. Так, автор вышедшей в 1960 году монографии о «Тресте» Джеффри Бэйли решение о сворачивании операции «Трест» возводит уже к маю 1926 года, к военному перевороту маршала Пилсудского в Польше. Он ссылается при этом также на заявление «евразийского» крыла об отходе от «Треста» в июне 1926 года[199]. Но аргументация Бэйли неубедительна. Во-первых, «уход» евразийцев — хорошо просчитанная акция, не имевшая никакого отношения к «Тресту» как таковому и к его судьбе. Она просто отражала статус евразийства внутри эмигрантской общественной жизни. Практически все фланги эмигрантского политического спектра подвергли евразийцев остракизму. В частности, евразийцы были резко осуждены Врангелем, обеспокоенным стремительным ростом влияния их идеологии на молодых офицеров Белой армии. Разрыв евразийцев со «старшим поколением» развязывал «Тресту» руки для политического маневрирования в эмигрантской среде. Но если, с другой стороны, Бэйли прав и решение о закрытии «Треста» действительно было принято уже в мае 1926 года, то к чему нужна была вся деятельность организации на протяжении второй половины 1926 года? Для обоснования своей версии Дж. Бэйли ссылается и на иной факт. По возвращении Пилсудского к власти в результате майского переворота 1926 года он выразил неудовольствие по поводу того, что польская военная разведка чересчур доверяла информации, поступавшей по каналам «Треста». По его настоянию Генштаб запросил у руководителя «Треста» новейший мобилизационный план, разработанный на случай новой польско-советской войны. Якушев, наотрез отказавшийся от этого задания ссылкой на отсутствие контактов с соответствующим отделом штаба Красной армии, в конце концов затребовал огромную сумму в 10 000 долларов, которая и была ему обещана. Но мобилизационный план, который он представил спустя несколько месяцев, подтвердил худшие ожидания маршала Пилсудского: по его оценке, документ оказался чистой «уткой». Пилсудский тогда якобы отдал распоряжение о прекращении сношений польской разведки с «Трестом»[200].