В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Сам по себе Опертут-Стаунитц[273] не представляет, однако, большого интереса, но его письмо может послужить отличным комментарием к высказанным вчера соображениям о провокации, которую советская власть усматривает в лондонском инциденте с Аркосом. Несомненно, конечно, что Опертут-Стаунитц не представляет случайного исключения, что такими Опертутами переполнено и кишит ОГПУ. Очевидно, такие субъекты на все способны и ко всему готовы, а с другой стороны, ясно, что при той склоке, которая раздирает верхушку партии, найдется немало охотников, которые и способны, и готовы заплатить 125.000 единовременно и 1.000 рубл. пенсии. Посколько же это так, постолько остальное само собою понятно, постолько вообще ничего удивлять нас не должно[274].

Посылая свое первое открытое письмо, Опперпут еще не знал о помещении в Сегодня двух анонимных статей, подробно освещавших его савинковское прошлое 1921 года. По прочтении первой из них он сразу направил новое, более пространное, письмо в газету:

Милостивый г.г. редактор!

Ввиду появления в вашей газете от 12 мая нового сообщения о моей прошлой деятельности я вынужден еще раз беспокоить вас просьбой поместить на страницах «Сегодня» мои разъяснения.

1. Во время моего пребывания в Польше мне, по всем понятным соображениям, были выданы документы не на мою настоящую фамилию, а на имя Павла Ивановича Спекторского, хотя моя настоящая фамилия, Опперпут, и точная биография были известны не только Борису Савинкову, но и соответствующим польским властям.

2. Антисоветская организация, которую я в то время возглавлял и которая именовалась «Союзом Возрождения России», была переименована в «Народный Союз Защиты Родины и Свободы» во время первого моего пребывания в Варшаве, и тогда же мне была присвоена кличка по организации «Селянинов». Связь с одной великой державой также была установлена во время моего первого приезда в Польшу, и тогда же были напечатаны прокламации.

3. Во время моего второго приезда я дальше нейтральной зоны не выезжал и в Варшаве не был вовсе. Никаких дополнительных доказательств моего участия в антисоветской работе Б. Савинков от меня не требовал, и я не представлял.

4. Литература мною была доставлена в Гомель и по случайным, совершенно от меня не зависящим обстоятельствам, распространена не так, как это было намечено, т. е. слишком много литературы получило распространение в самом Гомеле, что повлекло за собой объявление Гомеля на осадном положении. Через три дня в связи с этим был созван съезд органов ВЧК гомельского и могилевского районов при особом отделе 16 армии в Могилеве. В ответ на это нами вдень съезда было распространено в г. Могилеве и районе 15–20.000 экз. прокламаций.

Обращаясь. к брошюре «Народный Союз Защиты Родины и Свободы», я отмечаю сейчас, что внешний ход событий в основном в ней изложен правильно. Но в то же время на проводимые в книге политические тенденции прошу смотреть через решетку Внутренней тюрьмы ВЧК, где писалась брошюра.

В 1922 году, когда после моего провала и ареста стало известно, что я «каюсь» в своих выступлениях против Советской власти, Борис Савинков вкупе с г. Философовым и ген. Эльвенгреном заклеймили меня провокатором и предателем, действовашим по предварительному сговору с советским правительством.

Прошел очень короткий срок. Борис Савинков оказался в моем положении, то есть в когтях ГПУ, и аналогично мне «каялся» в своих грехах перед советской властью и призывал к прекращению борьбы против нее… И оставшиеся за рубежом опять же г. Философов, ген. Эльвенгрен и даже брат Б. В. Савинкова отказывались от него и бросали обвинения в предварительном сговоре с ГПУ.

Бориса Савинкова уже нет в живых. Нервы не выдержали, и он покончил самоубийством. На это силы воли хватило, а чтобы удержаться от «покаяний», ее оказалось мало.

А ген. Эльвенгрен? Уже больше пол года он тайно содержится во Внутренней тюрьме ГПУ. Он тоже во всем покаялся. Но его «показаний» публиковать боятся, ибо он сейчас финляндский подданный. А вдруг Финляндия потребует его обмена или выдачи, и тогда обнаружится, что он уже сумасшедший. После этого советскому правительству смогут задать нескромный вопрос, почему он сошел с ума.