В царском кругу

Прошло несколько недель после отъезда великих князей; имелись известия об их прибытии в Севастополь, об их присутствии при кровавых сражениях, о посещении ими лазаретов, наполненных ранеными и больными. Все страшно беспокоились и молились, всякая депеша, получаемая с театра войны, вскрывалась с трепетом; разделялась со всеми окружающими; как-то все еще больше сплотились и составляли одну семью.

Мало-помалу здоровье императрицы стало слабеть, физические силы уступали нравственной постоянной тревоге, разлука в столь страшных обстоятельствах с дорогими детьми становилась невыносима для любящего сердца матери, хотя императрица не показывала свои нравственные страдания и была тверда духом. Наконец, сильная, опасная, нервная лихорадка разразилась, как императрица не боролась с ней. Со дня на день ее величеству становилось хуже. Стали опасаться за ее жизнь. Опасность была до того велика, что когда я уезжала из Гатчины в город на несколько часов повидаться с моим престарелым отцом, то великая княгиня Александра Иосифовна по нескольку раз в день писала мне о состоянии высокой больной, чтобы в случае чего я могла скорее вернуться.

Государь был в отчаянии: с одной стороны, худые известия из Севастополя и беспокойство о сыновьях, с другой — умирающая, дорогая жена. Когда случалось, что императрица чувствует себя немного дурно: у нее бывали периодические биения сердца, продолжавшиеся обыкновенно несколько дней, — тогда уже государь был сам не свой.

Лечили императрицу лейб-медики: Мандт[77], Маркус и Карель. Положение все ухудшалось, хотя и знали причину болезни — разлука с сыновьями, или, лучше сказать, их пребывание под пулями и бомбами. Очень ошибочно думать, что, когда русские великие князья находятся на войне, они вне опасности; если даже и стараются их охранять, то они сами не щадят себя; долго не решались возвратить их высочества, зная, что оставление войны в эту минуту причинило бы им величайшее горе.

Однако же, чтобы спасти угасающую жизнь матери, было решено возвратить великих князей, и государь выписал их на короткое время из Севастополя.

В день их приезда государь отправился рано утром их встретить на дебаркадер железной дороги, а мы все собрались в арсенал; императрица же ничего не знала о возвращении сыновей; ей готовился сюрприз. Все мы стояли у окон в нетерпеливом ожидании. Наконец, появляются в воротах так называемого кухонного карре сани его величества, он везет своих молодых георгиевских кавалеров. Радость была такая общая, такая искренняя, что описать трудно. Существует фотографическая группа, сделанная нами позже, в память этой радостной минуты для великой княгини Александры Иосифовны, которая разделяла с нами эти минуты горя и радости… Со дня приезда сыновей императрице стало легче, и она постепенно начала выздоравливать. Бедная, она не ожидала, какое страшное горе и несчастие Провидение готовило ей в скором будущем.

В конце декабря императрице стало до того лучше, что решились перевести ее из Гатчины в Петербург. Двор последовал за ее величеством.

Я в то время, вероятно, от всех этих волнений сильно захворала, так что меня, совсем изнемогающую, повезла в особой карете подруга моя, графиня А. В. Гудович.

По возвращении в Петербург недели через две, когда императрица оправилась и ее слабые силы позволили опять подвергнуться испытанию разлуки, — Николай и Михаил Николаевичи уехали обратно в Севастополь.

Январь 1855 года прошел уныло и тяжело; крымские известия не приносили ничего утешительного.

В 1855 году, Великий пост начинался 2 февраля. На первой неделе их величества начали говеть. С понедельника государь присутствовал при всех службах, но чувствовал себя не совсем хорошо. В четверг, после вечерней службы, графиню Тизенгаузен, графиню Гудович, княжну Трубецкую и меня позвали пить чай к императрице. Государь тоже пришел к этому чаю, одетый в свою старенькую шинель; это доказывало, как он себя худо чувствовал, потому что почти никогда он себе не позволял являться вечером к императрице, перед нами, в таком костюме. Он был очень бледен, серьезен и во время чтения после чая все время засыпал, что тоже никогда с ним не случалось. Графиня Гудович читала что-то из Иоанна Златоуста. Я точно вижу его величественно изнуренное болезнью лицо; он походил на мраморную статую. Гораздо ранее обыкновенного, в 10 с половиною часов, императрица встала, чтобы нас уволить. Графиня Гудович и княжна Трубецкая подошли к государю, чтобы попросить прощения, так как на другой день в пятницу приходилось исповедываться; он их поцеловал и благословил, а я думала, что завтра успею, имея духовным отцом В. Б. Бажанова, и исповедаюсь тут же во дворце, в малой церкви, — не подошла к государю, и как же я потом глубоко о том жалела… Это был последний раз, что мы видели императора Николая Павловича в живых… Кому же в ту минуту могло прийти в голову о его такой близкой кончине?!