В царском кругу

Как далеки все были от мысли об угрожавшем несчастий, доказывает то, что в четверг вечером, 17 февраля, было назначено еще маленькое собрание у ее величества, как всякий вечер, в три или четыре персоны, самых близких особ. А у Виельгорских был музыкальный вечер, куда я собиралась, но колебалась, ехать ли мне или нет. Около 9 часов вечера, мучимые непреодолимой тоской, Алина и я отправляемся узнать о здоровье государя. Дежурный рейтхнет нам дает тот же вечный ответ: «его величество в одном положении». Идти к императрице можно было бы, но страшно испугать ее величество приходом не в обычный час из-за своих личных волнений. Возвращаемся мы уныло к себе, ничего не узнав, и, проходя наш длинный, полутемный фрейлинский коридор, слышим, что сзади кто-то нас зовет, — оборачиваемся и видим бегущую к нам Надежду Арсеньевну Бартеневу, которая с отчаянием говорит, что собрание отказало, императрице объявили, что государь в опасности, и послали за Бажановым. Мы в ужасе бросаемся к Мандту, который ради болезни государя переехал в Зимний дворец и жил недалеко от его комнаты. Мандт обращается к нам со обоими всегдашними фразами: «Mais, tranpuilisez vous, mes enfants, il ny a pas de danger»[79] и проч., при нас отправляется к августейшему больному, вероятно, предупредить его о приближающейся кончине. Известно, что император Николай Павлович уже давно перед тем взял клятву с Мандта, что когда конец его — государя — наступит, Мандт должен ему это сказать прямо, не опасаясь его испугать. Отчего Мандт нас обманывал в эту минуту, один Бог ведает. Мы в ужасном состоянии видим и чувствуем, что этот страшный человек нам нагло говорит неправду. Не знаем, что делать, к кому броситься, чтобы что-нибудь узнать. Все объяты каким-то непреодолимым ужасом… никто не решается выговорить страшных слов… «Государь умирает»… К императрице нельзя проникнуть, она не отходит от постели страждущего мужа… Но по всему дворцу поднимается тревога, все бегают, снуют, как потерянные. Мы все, приближенные императрицы, наконец, усаживаемся на Салтыковском подъезде, кто на скамьях, кто на ступеньках лестницы, чтобы быть ближе к комнате умирающего и к нашей возлюбленной императрице. Около 12 часов ночи приезжает мой несчастный отец; он бледен, как полотно, узнав только что страшную весть и получив приказание выслать немедленно экипажи в Варшаву навстречу Ольге Николаевне, которой послали депешу. Получив это известие, мой отец подвергся удару, от которого он уже не поправился…

Позже ночью мы идем все гурьбой по темным[80] залам Зимнего дворца, в Большую церковь, помолиться у св. мощей за нашего великого и возлюбленного царя и опять возвращаемся на Салтыковский подъезд.

Наконец, я иду в комнаты графини Ю. Ф. Барановой, спальня ее находилась за стеной комнаты государя; там я ближе, — но все-таки ничего не узнаю, что делается с высоким больным; все покрыто какой-то страшной тишиной и глубокой тайной. Слышится только изредка за стеной сухой кашель умирающего. Около 2 или 3 часов утра меня вызывают. Графиня Антонина Дмитриевна Блудова[81] приехала и хочет со мною говорить. Страшная весть пронеслась по городу, хотят служить молебны по церквам, но без особого разрешения не могут; никто не смеет войти в комнату умирающего, чтобы испросить это позволение. Она поручает мне спросить о том наследника. Я иду туда, но не вижу умирающего: все семейство окружает его смертный одр. Вызываю его высочество; он идет ко мне в слезах. Докладываю ему о данном мне поручении; наследник разрешает служить молебны…