В царстве глины и огня

— А вы что это безъ дла по заводу шляетесь? спросила его Дунька. — Или тоже понедльничать собираетесь? Пора, кажется, идти-бы и на работу.

— Въ восемь часовъ моя смна, а теперь только семь. Цлый часъ у меня свободный, — вотъ я и пришелъ полюбоваться на васъ, отвчалъ Глбъ Кириловичъ.

— Вотъ теб здравствуй! Вчера вечеромъ любовались и сегодня любоваться пришли. Да что, на мн узоры какіе особенные написаны, что-ли?

— Вы краше всякихъ расписныхъ узоровъ, Авдотья Силантьевна. Не только каждый день готовъ я на васъ любоваться, а каждый часъ и каждую минуту.

Дунька зардлась и потупилась.

— Ну?! Неужто? Такъ вы-бы ужъ за стекло меня поставили да и кормили-бы, а то вотъ мн работать на пропитаніе надо, а вы мн мшаете, пробормотала она.

— И готовъ кормить, въ лучшемъ вид готовъ кормить! Наплюйте только на вашу пропойную компанію и полюбите меня! восторженно произнесъ Глбъ Кириловичъ.

— Да чмъ она пропойная-то? Веселая, а не пропойная. Что пиво-то вчера въ трактир пила? Такъ вс, съ кмъ я вчера въ трактир пиво пила, сегодня на работ. Вонъ я съ Леонтіемъ была — Леонтій на работ. Мухоморъ-солдатъ съ нами былъ — тоже на работ сегодня. Такъ какая-же это пропойная компанія? Неужто ужъ въ праздникъ и не выпить? Не всмъ-же такой кикиморой быть, какъ вы.

— Ахъ, Дунечка! вздохнулъ Глбъ Кириловичъ.

— Да что такое: Дунечка! Я правду говорю. Люди любятъ шутки шутить и прибаутки говорить, а вы ихъ пропойными называете.

— Шутки-то и прибаутки-то ихъ такія, Дунечка, что меня просто въ дрожь и въ жаръ кидаетъ, когда я слышу, что он къ вамъ относятся.

— Скажите, пожалуйста, какая вы нжная дама!

— Деликатный человкъ-съ я, а не дама, и все нутро у меня поворачивается, когда разные охальники такія прибаутки говорятъ, отъ которыхъ двушки должны бжать, а вы съ улыбками слушаете. Вдь вы, Дунечка, двушка, молоденькая двушка.

— Живши на завод, себя не убережешь. Да и зачмъ беречь!

— Ахъ, Дунечка, Дунечка!

— Ну, посмотрите вы на себя, какая вы кикимора! Пришли только затмъ, чтобъ ныть. И хоть-бы когда что-нибудь веселенькое! Ужъ и безъ васъ голова болитъ со вчерашняго, а вы тутъ съ своимъ нытьемъ. Вотъ вы Леонтья-то ругаете, а ужъ онъ ныть не станетъ, тоску не нагонитъ.

— Наплюйте, Дунечка, на Леонтья и полюбите меня.

— Да вдь любовь-то надо заслужить.

— Я заслужу-съ!

— А когда заслужите, тогда видно будетъ.

— И ужъ ежели заслужу, то съ Леонтіемъ конецъ, отъ Леонтія сторониться будете и ужъ никогда, никогда?..

— Ахъ, какой вы, право! лукаво улыбнулась Дунька. — Да вы прежде заслужите.

— Заслужу, Авдотья Силантьевна, заслужу! заговорилъ Глбъ Кириловичъ.

— Только смотрите, не нытьемъ и не охами да вздохами заслуживать.

— Мн хочется изъ васъ, Дунечка. такую двицу сдлать. чтобы на васъ только изъ-подъ ручки всякій смотрлъ-бы, а отнюдь не соприкасался. Чтобъ вы были на манеръ барышни, чтобъ вы со всми держали себя гордо, на деликатной ног.

— И чтобъ меня царевной-недотрогой звали? спросила Дунька.

— Да, недотрогой. Только та двица и двица которая недотрога. А мн больно, больно!..

Глбъ Кириловичъ ударилъ себя кулакомъ въ грудь и не договорилъ.

— Ну, опять начинается! махнула Дунька рукой. — Послушайте, идите-ка вы лучше къ своимъ камерамъ, къ печк, ежели вы затмъ пришли, чтобъ сердце свое на мн срывать.

— Я не сердце срываю на васъ, а душой страдаю по васъ, сказалъ Глбъ Кириловичъ.

— Ну, довольно, довольно.

Глбъ Кириловичъ помолчалъ и тихо произнесъ:

— Просьба у меня до васъ есть, Дунечка.

— Знаю, знаю! Слышали. Насчетъ трактира что-нибудь опять? Чтобъ въ трактиръ не ходить?

— Нтъ, нтъ. Дозвольте васъ какъ-нибудь въ городъ свезти и портретъ съ васъ въ фотографіи снять? Это я на свои деньги. Снимемъ два портрета: одинъ мн, другой вамъ.

— Портретъ? Что-жъ, пожалуй. Мн давно хочется портрета. Вонъ у Машки бленькой есть портретъ.

— Большое спасибо вамъ, Дунечка, большое спасибо! радостно воскликнулъ Глбъ Кириловичъ. — Дайте въ благодарность вашу ручку…

— Да она вся въ глин, мокрая.

— Ничего не значитъ. Это еще прелестне.

— Ну, на-те…

Дунька подала руку. Глбъ Кириловичъ пожалъ руку.

— А портретъ вашъ я поставлю въ рамочку и повшу на стнк у своего изголовья, и будетъ онъ надо мной на манеръ ангела.

— Ахъ, какой вы смшной! расхохоталась Дунька.

— Прощайте, Дунечка. Довольно съ меня. Я счастливъ. Теперь пойду на работу и смню товарища.

Глбъ Кириловичъ приподнялъ картузъ и быстро зашагалъ отъ шатра.

— Послушайте! А только уговоръ лучше денегъ! кричала ему вслдъ Дунька. — Повезете меня въ го родъ портретъ снимать, такъ ужъ сводите въ трактиръ органъ послушать: Леонтій сказываетъ, что въ Питер въ трактирахъ есть такіе органы, что просто на манеръ какъ-бы сто человкъ на гармоніяхъ играютъ — вотъ какая музыка!

Глбъ Кириловичъ не отвчалъ.

IX

Обжигало Глбъ Кириловичъ пришелъ на свой постъ къ печи. Когда онъ вошелъ подъ высокій деревянный шатеръ, выстроенный надъ камерами печи, и по лстниц-стремянк, сколоченной изъ барочнаго лса, поднялся на печныя камеры, дежурившій старикъ-обжигало, котораго онъ явился смнить, заругался: