В царстве глины и огня

— Денно и нощно буду ей глаза открывать, какой ты хорошій человкъ. Вдь вотъ съ весны денно и нощно мы на тебя смотримъ и видимъ, что ты, какъ красная двушка, воды не замутишь. А она, подлюга, этого не понимаетъ. Вотъ только отсижусь, сейчасъ пойду къ ейному шатру и буду ей насчетъ тебя разговоръ разсыпать, не унималась Ульяна, улыбнулась, показала рядъ прелестныхъ блыхъ зубовъ и прибавила:- А только и теб я, Глбъ Кирилычъ, скажу: не такъ ты дйствуешь. Съ нашей сестрой на завод такъ нельзя, какъ ты орудуешь. Ты все тихохонько, съ улещливыми словами, съ сурьезнымъ разговоромъ, а вдь не всякая наша сестра тихенькихъ да сурьезныхъ любитъ. Ты переломи себя, да съ шуточками и прибауточками нахрапомъ и дйствуй. Право слово! Чего ты передъ ней разстилаешься-то! Она двка-загуляй.

Глбъ Кириловичъ вздохнулъ и далъ такой отвтъ:

— Знаю. И вотъ отъ этого-то загуляя мн и хочется ее отвести.

— А ужъ это ты потомъ. Чего теб нюни-то распускать? Она двка веселая, бойкая! Ты вотъ ее погулять пригласи, псню ей спой, пивкомъ попотчуй — тутъ она и будетъ твоя.

— Охъ, это пиво! Жалость меня беретъ, когда она и говоритъ-то о пив. Отучить мн ее хочется отъ пива и отъ трактира.

— Сразу нельзя. Ты потихоньку… Ну, да я ей поговорю. Ужъ разстараюсь я для тебя передъ ней, въ конецъ разстараюсь. Очень ужъ я теб благодарна, что ты мн укрыться-то отъ Панфила далъ.

— Спасибо, спасибо теб! бормоталъ Глбъ Кириловичъ, не смотря на Ульяну, помолчалъ, обернулся къ ней и спросилъ:- Какъ тебя по отчеству-то? Ульяна…

— Ульяна Герасимовна…

— Я теб, Ульяна Герасимовна, вотъ что скажу… Я къ этой Авдоть Силантьевн такую склонность души чувствую, что ежели-бы только она остепенилась, то я и настоящимъ манеромъ обзаконилъ-бы ее. Я не какъ другіе заводскіе. У меня душа…

Въ подтвержденіе своихъ словъ Глбъ Кириловичъ ударилъ себя въ грудь, слезливо заморгалъ глазами и отвернулся. Ульяна удивленно выпучила глаза.

— О?! заговорила она. — Ну, скажи на милость, какой душевный человкъ, а дура-двчонка этого не понимаетъ! Бепремнно вразумлю ее, дуру, сегодня. Ты ей самой-то говорилъ объ этомъ?

— Тонкія слова подводилъ, и наконецъ изъ моихъ вздоховъ должна она понять, что я съ чувствительностью къ ней, а не какъ съ озорничествомъ.

— Вотъ въ томъ-то и дло, что наша сестра тонкихъ словъ не понимаетъ, а кто взялъ надъ ней силой команду, тотъ и правъ. Глупа, глупа Дунька, совсмъ глупа, твердила Ульяна въ раздумьи. — Ну, прощай, Глбъ Кирилычъ. Спасибо теб за спасеніе и за ласку. Сейчасъ пойду къ твоей Дуньк и начну ей зудить про тебя и прозужу до самаго обденнаго звонка. Теперь ужъ до обда нечего мн приниматься за работу. Побуду около нея и позужу. Что это, въ самомъ дл, за дура такая, что никакъ своего счастія понять не можетъ! Ну, прощай, голубчикъ! Еще разъ спасибо.

— Теб, Ульяна Герасимовна, спасибо за твою жалость, откликнулся Глбъ Кириловичъ.

Ульяна стала сходить по стремянк изъ-подъ шатра, но вышла не вдругъ. Она долго смотрла на право и на лво, не видать-ли гд Панфила, не караулитъ-ли онъ ее, и наконецъ нершительно поплелась въ глубь завода за мельницы, гд на столахъ формовали кирпичъ порядовщики и порядовщицы. Она направлялась прямо къ Дуньк.

XI

Дунька попрежнему формовала кирпичъ. Работа такъ и кипла.

— А ты понедльничаешь? встртила она вопросомъ Ульяну, когда та подходила къ ея столу.

— Да за неволю будешь понедльничать, коли Панфилъ съ самаго ранняго утра покою мн не даетъ, отвчала Ульяна. — Смучилъ всю… Какъ только во мн душа держится! Ты знаешь, двушка, вдь онъ чуть не убилъ меня. Спервоначалу съ ножомъ за мной гонялся, а потомъ съ топоромъ.

— Слышала я. Заводскіе проходили мимо, такъ сказывали. Дивлюсь я на тебя, Уля… И что это теб за охота съ этимъ человкомъ вязаться!

— Здравствуйте! Снова-здорово! воскликнула Ульяна. — Да вдь я, кажется, всему заводу сто разъ разсказывала, что ужъ давно съ нимъ не вяжусь.

— Ну, и наплюй на него.

— И давнымъ-давно наплевала, да что-жъ ты подлаешь, коли онъ ко мн пристаетъ. Я ужъ и приказчику жаловалась на него, а приказчикъ говоритъ: «мн, говоритъ, какое дло». Вдь никто не вритъ, что я ему теперь ни два, ни полтора. Вс за сожительницу считаютъ.

— Мудреное дло у васъ! покачала головой Дунька.

— Да ужъ и я скажу, что мудреное, согласилась Ульяна и прибавила:- а что я отъ него, подлеца, выношу каждый праздникъ, такъ просто страсти подобно! Вдь синяковъ заживить не могу. Въ будни, когда онъ трезвый, онъ человкъ какъ человкъ и вниманія на меня не обращаетъ, а какъ въ праздникъ напьется, и давай ко мн приставатъ, чтобы я ему дала на похмелье.

— А вотъ Леонтій гроша мднаго отъ меня не требуетъ и еще самъ меня по праздникамъ пивомъ поитъ, похвасталась Дунька.

— Ну, ужъ Леонтій твой! Тоже ягода. На всхъ заводскихъ бабъ и двокъ вшается:.

— А пускай его вшается. Вдь мы не связаны. Вотъ Александровъ день придетъ, съ кирпичомъ забастуемъ, расчеты получимъ — онъ въ сторону, а я въ другую. А только врешь ты, двушка, ни на, кого онъ не вшается.

— А хочешь наведу, хочешь покажу?