В царстве глины и огня

Трудно было Дуньк работать. Сонъ такъ и клонилъ ее, особливо сейчасъ посл обда, но она приневоливала себя и все-таки работала. Быстро формовала она кирпичъ и выкладывала его на полки подъ шатеръ. Она попробовала запть псню, но псня не выходила. Часа черезъ два, впрочемъ, она разгулялась отъ клонившаго ее сна, но руки и ноги стали уставать, такъ какъ формовка кирпичей производится стоя. Раза два-три она присаживалась на кучу глины, чтобы отдохнуть, но тотчасъ-же вскакивала и вновь принималась за работу. Въ пятомъ часу дня къ ней пришла Матрешка, работавшая неподалеку отъ нея у своего шатра. Подошла и стала потягиваться.

— Вс рученьки и ноженьки, всю спину изломило, сказала она Дуньк. — Пойдемъ заваримъ чайку да попьемъ. Авось, съ чаю-то полегчаетъ.

— Поналечь мн на кирпичъ хочется посильне, ну, да ужъ пойдемъ, отвчала та. — Иди заваривай чай, а я за тобой слдомъ. Сотню додлаю и приду.

Чай на завод рабочіе, разумется, пили, свой, Къ пяти часамъ дня матка-стряпуха обязана была приготовить кипятокъ, которымъ и заваривали чай. Мужчины, впрочемъ, мало пользовались заводскимъ кипяткомъ. Они по большей части ходили компаніями въ трактиръ и пили чай въ складчину. Чайный отдыхъ, впрочемъ, не полагался земляникамъ и другимъ рабочимъ, находящимся не на задльной плат, а на жалованьи.

Явившись къ Матрешк пить чай, Дунька отъ усталости такъ и растянулась животомъ на трав.

Чай он пили на поросшемъ травой двор, около какой-то кладовушки близъ застольной.

— Сморило, двушка, совсмъ меня сморило. Какъ я только до шабаша дотяну, проговорила Дунька.

— А вотъ съ чайку полегчаетъ, пробормотала Матрешка и принялась разливать въ чашки чай.

Чай дйствительно пріободрилъ ихъ. Въ начал пили он молча и разговоръ не клеился, но посл третьей чашки Дунька повеселла и уже стала строить планы.

— Сдамъ пять тысячъ кирпичу и получу восемь рублей съ четвертью — новые сапоги себ куплю въ город; я вдь, двушка, въ городъ поду въ будущее воскресенье. Обжигало меня съ собой зоветъ, хочетъ портретъ съ меня заказать.

— Глбъ Кирилычъ? Да что ты!.. Вишь онъ на тебя распалился!

— Ужасти! Поду съ нимъ, такъ вотъ ныть-то будетъ! Всю дорогу безъ передышки, разсуждала Дунька.

— А ты обрывай, ты не давай ему воли-то, замтила Матрешка.

— Да вдь ужъ ты видишь, что обрываю, а онъ все одно и одно. Вдь вотъ и обликомъ-бы ничего себ былъ, мужчина туда-сюда, а ужъ куда скучный. Проситъ полюбить его. А какъ его полюбишь!

— Въ городъ-то все-таки съ нимъ подешь?

— Поду съ нимъ. Потшу его. Общаетъ два портрета съ меня снять: одинъ мн, другой себ. Очень ужъ мн, Матрена, портретъ свой хочется имть. Вонъ у Машки есть. Опять-же общается меня въ Питер въ трактиръ сводить органъ послушать.

— Какой органъ? спросила Матрешка.

— А вотъ что музыку играетъ. Большой такой и изъ него музыка, какъ изъ тысячи гармоній. Леонтій сказывалъ, куда какъ хорошо гудитъ! Ты бывала въ Питер-то?

— Проходомъ съ чугунки два раза была, на постояломъ ночевала, а въ трактирахъ тамъ не была.

— Вотъ и я также. Я двочкой съ матерью много разъ въ Питер бывала, а въ трактирахъ бывать не трафилось. Леонтій сказывалъ, что очень чудесно. Вотъ поду съ обжигалой, такъ посмотрю, что за трактиръ такой питерскій, и органъ этотъ самый послушаю.

— То-то твой Леонтій горячку запоретъ, какъ ты съ обжигалой въ Питеръ удешь! сказала. Матрешка.

— А плевать мн на Леонтія! Что онъ мн такое! Ни кумъ, ни братъ, ни сватъ…

— Ну, ну, ну…

— Истинно плевать, Я къ мужчинамъ совсмъ равнодушная. Шутитъ шутки, говоритъ прибаутки? весело — ну, и возжаюсь съ нимъ. Да и какую-такую онъ иметъ праву горячку пороть? Я не люблю, кто надо мной командуетъ.

— Мало-ли, что ты не любишь. А онъ, пожалуй, еще и побьетъ.

— Ну, ужъ это дудки! воскликнула Дунька. — Я не Ульяна. Не родился еще такой человкъ, который-бы меня побилъ.

— А вотъ увидишь.

— Слпой сказалъ — посмотримъ, хромой сказалъ — пойдемъ, прибауткой закончила Дунька и, потягиваясь, стала подниматься съ травы. — Ну, ты приберешь посуду-то, а я на работу, прибавила она и направилась опять къ своему шатру.

Снова формовка кирпича. Снова заходили руки Дуньки, снова замелькали ея голые локти, снова изгибалась спина, склоняясь къ куч для взятія глины. Работа, однако, шла уже не такъ успшно. Силы оставляли Дуньку. Она не выдержала до шабаша, не дотянула до звонка, долженствующаго прозвонить въ восемь часовъ вечера, и уже въ семь часовъ покончила съ работой. Усталая, разбитая, шла она отъ шалаша, зашла въ казарму, вынула изъ своего сундука полотенце и отправилась умывать лицо и руки на рку.

«Лучше завтра пораньше встану и отправлюсь на работу. Поналечь, такъ пять тысячъ кирпичей я все-таки къ обду успю окончить. Штукъ триста пятьдесятъ или триста только и доработать-то осталось», думала она, подходя къ рк и опускаясь на плотъ.

XIV