В царстве глины и огня

Смна свершилась. Молодой обжигало накинулъ на плечи пиджакъ и вышелъ изъ-подъ печнаго шатра. Лицо его было красно и покрыто пятнами печной сажи и копоти, потъ съ него лилъ градомъ, рубашка была мокра. Выйдя за шатеръ, онъ остановился и потянулъ въ себя полной грудью свжій воздухъ, досталъ изъ кармана платокъ и сталъ отирать имъ лицо. На обжигалу вяло пріятнымъ вечернимъ холодкомъ. Онъ то и дло потрясалъ на груди рубаху, стараясь ее высушить. Постоявъ немного и отдышавшись свжимъ воздухомъ, онъ закурилъ папироску и тихо направился къ жилымъ постройкамъ завода. Вечеръ былъ прелестный. Рка была гладка какъ стекло. Большимъ красно-золотымъ шаромъ садилось солнце за ркой, опускаясь за деревья и покосившіяся ветхія избы. Около жилыхъ заводскихъ построекъ, у воротъ все еще шло пьяное праздничное ликованье. Свжему трезвому человку показалось оно какимъ-то адомъ, хотя онъ уже и привыкъ къ этой обстановк и шелъ отъ огненнаго ада. Пьяныхъ все еще прибывало. Шатаясь брели они изъ трактира домой, пропивъ вс имвшіяся у нихъ деньги. Нкоторыхъ пьяныхъ вели и тащили мене пьяные товарищи. Были и такіе, которые, не будучи въ состояніи идти, упали и спали въ сторон отъ дороги: Въ одной изъ группъ возвращавшихся домой пьяныхъ рабочихъ слышался восторженный возгласъ:

— Вотъ новоладожскіе молодцы! Совсмъ молодцы, колъ имъ въ горло! Это заводскіе, настоящіе заводскіе! Они знаютъ, какъ надо пить. Пили въ складчину, и семь рублевъ пропили. Мелкой посудой и не спрашивали, а все: «четверть! четверть!» Дядя Пантелей! Слышь! Новоладожскіе семь рублевъ пропили. Одиннадцать человкъ сложились и семь рублевъ пропили. Полтину на закуску, а шесть съ полтиной копечку въ копечку пропили. Дядя Пантелей!

Но дядя Пантелей ничего не понималъ. Въ опоркахъ, въ картуз, надтомъ козырькомъ на бокъ, онъ брелъ, покачиваясь изъ стороны въ сторону, м. бормоталъ себ что-то подъ носъ, безсмысленно пуча глаза и оснащая свое бормотанье ругательствами.

Возвращались изъ трактира и пьяныя и полупьяныя женщины, даже двушки. Кто плъ псни, кто переругивался другъ съ дружкой. Показалась совсмъ пьяная старуха, растрепанная, мокрая, очевидно упавшая гд-нибудь на берегу въ рку. За ней бжали ребятишки и дразнили ее, дергая ее за мокрое платье. Вода буквально лила съ нея. Старуха отбивалась отъ мальчишекъ, оборачивалась, стараясь ухватить котораго-нибудь изъ нихъ за волосы, но мальчишки съ звонкимъ смхомъ увертывались.

Показались дв двушки, Дунька и Матрешка, заводскія сердцедки, изъ-за которыхъ много было дракъ на завод, об молоденькія, об хорошенькія, об полупьяныя. Он также шли изъ трактира. Дунька была брюнетка, маленькая, полненькая, но хорошо сложенная, съ красивыми большими глазами и тяжелой косой. Матрешка была блондинка, рослая, плотная, круглолицая, съ широкими плечами и бедрами и румянцемъ во всю щеку — типъ русской деревенской красоты. Дунька даже слегка покачивалась, держа въ рук тюрюкъ изъ срой бумаги, и, вынимая оттуда мятные круглые пряники, жевала ихъ. Матрешка пла псню и махала платкомъ все еще продолжавшимъ танцовать около заводскихъ воротъ французскую кадриль. Дунька очень нравилась молодому обжигал, но мало обращала на него вниманія, такъ какъ этотъ обжигало былъ человкъ трезвый, водки совсмъ не пилъ и въ трактиръ ходилъ рдко, гд сама Дунька положительно каждый праздникъ присутствовала съ своими обожателями и угощалась на ихъ счетъ пивомъ и вишневой наливкой. Дунька была одта на городской манеръ, въ свтло-синее шерстяное платье, новое, хотя и запятнанное при угощеніяхъ, въ шерстяной цвтными букетами по темному фону платокъ на плечахъ, и имла красную ленточку въ волосахъ. Матрешка была въ ситцевомъ розовомъ платъ, сшитомъ на деревенскій манеръ, съ узкой и короткой юбкой и съ широкой кофточкой, а на голов имла шелковый яркій платокъ. Короткая юбка Матрешки давала возможность видть ноги ея съ широкими ступнями, обутыя въ срые чулки и кожанные полусапожки грубой работы. Дунька была въ относительно франтовыхъ башмакахъ съ каблуками и виднлись даже розовые чулки.

Обжигало, завидя Дуньку и Матрешку, вспыхнулъ, встрепенулся, надлъ, до сего времени только накинутый на плечи, пиджакъ въ рукава и, застегнувшись, направился къ двушкамъ. Поровнявшись съ ними, онъ снялъ картузъ и учтиво поклонился. Дунька кинула ему въ лицо огрызкомъ пряника и, не отвчая на поклонъ, спросила:

— Не опять-ли съ глупыми наставленіями? Въ такомъ раз, пожалуйста, подальше отъ нашей сестры.

Обжигало промолчалъ, тяжело вздохнулъ и пошелъ съ ней рядомъ.

IV

— Зачмъ-же вы это вернулись? Вдь вы въ ту сторону шли. Куда шли, туда и идите, сказала Дунька, помолчавъ.

— Я никуда не шелъ. Я увидлъ васъ и отправился вамъ на встрчу, а теперь хочу около васъ пройтись. Васъ провожаю, отвчалъ молодой обжигало.

— Некуда и провожать, потому мы уже домой пришли.

— Въ такомъ раз я здсь около васъ побуду.

— Не больно-то интересный кавалеръ.