В царстве глины и огня

— Такъ не прощаются. Не хотлъ-бы быть нахальникомъ, да ужъ любовь моя къ теб больно велика.

Леонтій махнулъ рукой, бросилъ на землю гармонію и ринулся къ Дуньк. Та взвизгнула и побжала. Онъ за ней.

— Вотъ такъ-то лучше, ободряла его Матрешка. — А то вдругъ ни съ того, ни съ сего сдлался слюняемъ и нюней на манеръ нашего обжигалы. Словно забылъ, какъ нужно съ нашей сестрой орудовать.

Черезъ минуту Дунька и Леонтій скрылись въ кустахъ.

Глбъ Кириловичъ все это видлъ. Въ первую минуту онъ хотлъ вскрикнуть, но голосъ его замеръ. Онъ хотлъ подняться на ноги, но ноги не дйствовали. Въ глазахъ у него потемнло, закружились какіе-то круги. Онъ упалъ лицомъ на руки и горько заплакалъ. Когда онъ поднялъ голову, въ овраг не было уже и Матрешки. Стояли только два кузовка съ грибами, да подальше отъ нихъ валялась гармонія. Придерживаясь за стволъ деревца, онъ поднялся на ноги и, шатаясь какъ пьяный, поплелся по обрыву овражка, направляясь домой.

«Зачмъ скандалить? Зачмъ кричать? Вдь все равно никакого толку не выдетъ. Пущай ихъ тамъ… Пущай… Теперь ужъ мн все равно», бормоталъ онъ самъ съ собой.

На другой сторон обрыва онъ услыхалъ голосъ Дуньки, долетвшій до него изъ оврага изъ-за кустовъ лозняка. Она говорила:

— Милый ты мой! Не любила я его никогда, да и теперь не люблю, а просто меня наши заводскія бабы съ толку сбили. Да только пообщайся ты мн на зиму въ Питер остаться и обзаконить меня, такъ я и пальтомъ евоннымъ, что онъ мн купилъ, и сапогами, и подушками — всмъ, всмъ пренебрегу. Никакихъ мн его тряпокъ и плошекъ не надо, только-бы ты былъ со мной.

Что отвчалъ Леонтій, Глбъ Кириловичъ не слыхалъ. Онъ опрометью бросился отъ овражка и побжалъ въ глубь лса.

XXXV

Домой Глбъ Кириловичъ вернулся полный отчаянія. На немъ, какъ говорится, лица не было. Взоръ его блуждалъ. Когда онъ явился на заводскій дворъ, то два встртившіеся ему рабочіе даже посторонились отъ него и долго смотрли въ слдъ. Глбъ Кириловичъ прямо прошелъ къ себ въ каморку, тяжело опустился на койку, сбросилъ съ себя фуражку на полъ и схватился за голову.

— Кончено… Все кончено… Всему конецъ… Аминь… прошепталъ онъ. — Дунечка, Дунечка! За что ты со мной такую шутку сыграла!

Придя немного въ себя, онъ тотчасъ-же послалъ кухарку прикащика за водкой.

— Гостей, что-ли, къ себ ждешь? спросила та, зная его за непьющаго человка.

Глбъ Кириловичъ не отвтилъ ни слова и отвернулся.

— А закуски теб ншто не надо?

— Не надо мн, ничего не надо! раздраженно крикнулъ онъ.

Ночью онъ спалъ всего часъ или два, спалъ на камерахъ, спалъ пьянымъ сномъ, но теперь его нисколько не клонилъ сонъ, хотя былъ уже полдень, — до того было велико его нервное потрясеніе.

Явилась водка. Глбъ Кириловичъ залпомъ хватилъ чайный стаканъ и закашлялся. На стол лежали баранки, онъ взялъ одну и попробовалъ закусывать, пожевалъ, но тотчасъ-же выплюнулъ — апетита не было никакого и даже самая да ему была противна. Вино, однако, ударило ему въ голову, подъ сердце стала подкатывать какая-то пріятная теплота. Онъ вынулъ изъ кармана дв фотографическія карточки, на которыхъ онъ былъ снятъ вмст съ Дунькой, поставилъ ихъ передъ собой на столъ, прислоня къ стн, и долго на нихъ смотрлъ.

— А какъ я мечталъ-то, думая, что найду съ тобой свое счастіе! тихо произносилъ онъ, качая головой. — О своемъ угл мечталъ, какъ голубь, тащилъ по соломенк, приготовляя гнздышко для голубки, а эта голубка вдругъ — «никогда я его не любила, да и теперь не люблю», припомнилъ онъ слова Дуньки, сказанныя про него Леонтію въ овраг, и вся кровь прилила ему въ голову. — Прочь! прошиплъ онъ, сбросилъ карточки на полъ и большими шагами сталъ ходить по каморк, метаясь, какъ разъяренный тигръ въ клтк.

Минутъ черезъ пять онъ пришелъ въ себя, бросилъ взглядъ на валявшіяся на полу карточки, поднялъ ихъ и опять поставилъ передъ собой.

— А вдь какъ хороша-то, какъ хороша-то! шепталъ онъ, покачивая головой и смотря на портретъ. — Какъ уметъ душу разбередить, какъ уметъ приласкать и подластиться! Дунечка, Дунечка! Какъ я любилъ-то тебя, да и посейчасъ люблю! А ты что со мной сдлала? Что со мной натворила? Вдь ты изъ меня сердце вырвала, живое сердце… Вдь я теперь не живу, вдь я теперь умеръ, умеръ… Да и ты жить не будешь. Не мн, такъ и не другому…

Онъ махнулъ рукой, опять схватилъ карточки со стола, разорвалъ ихъ въ мелкіе клочки и бросилъ на полъ.

Сдлавъ это, онъ налилъ второй стаканъ водкой и хотлъ его выпить, но водка не пошла въ горло и полилась черезъ носъ. Такъ очень часто бываетъ съ непривыкшими къ вину. Онъ поставилъ недопитый стаканъ на столъ и долго кашлялъ. Слезы лились у него изъ глазъ градомъ. Откашлявшись, онъ бросилъ взглядъ въ уголъ. Въ углу стояли горшки и плошки, купленные имъ для будущаго хозяйства.

«На что мн теперь все это? Для чего? Теперь ужъ все кончено, все пропало»! подумалъ онъ. Въ голов его опять промелькнула фраза Дуньки — «никогда я его не любила, да и теперь не люблю», и онъ принялся бить горшки и плошки. Вилъ онъ ихъ съ какимъ-то остервененіемъ, поднимая и ударяя объ полъ.