В центре Вселенной

Он подходит к окну и распахивает его. В комнату врывается вечерняя прохлада. Я смотрю, как он склонился, оперевшись руками на подоконник, как его силуэт темнеет на фоне сумеречного света, словно фигура на картине, заключенной в светлую раму окна: черное на сером, обрамленное белым. Слегка ссутулившаяся спина, узкие бедра, две пригоршни упругих ягодиц, стройные ноги – все так прекрасно, так идеально правильно; его черные волосы спускаются на шею и ложатся знакомыми кудрями. Я не знаю, почему мое сердце тянется к нему, почему оно выбрало именно его, что во мне так совпало с его молчанием и с ума сводящей отстраненностью. Хочется протянуть руки, чтобы преодолеть это расстояние между нами. Он мог бы сию же секунду развернуться и выйти из комнаты, пресытившись моим присутствием, не говоря ни слова, даже не посмотрев. Он мог бы потерять память и в мгновение ока позабыть меня, еще до того, как его руки покинут ровную и бесстрастную поверхность подоконника. Он мог бы выпасть из окна, как в свое время Стелла – может быть, это то же самое окно, под которым она лежала на пандусе, раскинув руки, со сломанной шеей и струящейся из носа кровью, – я никогда не спрашивал Глэсс, мое ли это было окно. Он мог бы…

– Ты не хотел бы прийти ко мне в гости? Ко мне домой, – Николас оборачивается и в несколько шагов оказывается возле меня. – Я бы хотел тебе кое-что показать.

– Когда?

– Когда захочешь.

– Твои родители знают?

– Нет.

Он садится на мой брошенный на пол матрас и хлопает рукой, показывая на место рядом. Я опускаюсь, и он поворачивает к себе мое лицо – обеими руками, бережным прикосновением пальцев, до этого так же державших стеклянную банку. В его глазах не видно дна, но я и не пытаюсь его нащупать – сейчас мне достаточно того, что я тону в зеркале своей собственной слепоты.

Он целует меня.

Четыре на девять

Крапива у подножия башни едва стоит, роняя стебли, как роняют пики уставшие после битвы солдаты. На улице ощутимо свежо; Кэт и я закутались в осенние пальто, ветер треплет нам волосы и румянит лоб и щеки. Октябрь вот-вот уже будет на исходе, и замок открывает свои двери последним посетителям, прежде чем погрузиться в спячку на весь зимний сезон. За последние дни свирепствовавшая непогода сорвала последнюю листву с крон деревьев, и сверху они кажутся нам темным, неспокойным морем из тысячи раскрытых дырявых зонтиков. С холмов спускается туман и широкой лентой опоясывает город, и мне он кажется гигантским куском серой, мелкозернистой оберточной бумаги, в которую чья-то огромная рука заворачивает пряничные домики.

– Ты берешь свои слова назад?

– Какие именно?

– О том, что он поверхностный.

Кэт упрямо вскидывает голову.

– Если он когда-нибудь соизволит проявить себя – не исключено, но надо дожить.

– Белые пятна?

– Я бы сказала, там еще даже Америку не открыли.

Я опускаю голову, и мой взгляд скользит по тусклой глади реки, текущей вяло и теряющейся в серой пустоте, которая медленно поглощает раскинувшуюся под нами долину.

– В отличие от меня, его тебе в поисках истины в угол загнать не удастся.

– Это лишь разжигает интерес, – Кэт засовывает руку в карман и достает что-то, при ближайшем рассмотрении оказывающееся самолетиком из красной бумаги.

– Ты уже был у него дома?

– Нет. Но он спрашивал, не хочу ли я.

– А ты?

– Родителям он ничего не рассказывал, а я не хочу ломать перед ними комедию.

– Возможно, познакомившись с ними, ты придешь к выводу, что это наилучший вариант.

– Он живет на Лисьей тропе, – моя рука делает еле заметный жест в правую сторону, где из серой густоты выступает высокий холм с единственной рассекающей его линией домов. – Мне всегда казалось, что высшее общество достаточно декадентно, чтобы не обращать особого внимания на родственников нетрадиционной ориентации.

– Богатство не равносильно терпимости.

– Зато позволяет терпеть любые неудобства.

– Это кто сказал?

– Это я сказал.

– В самом деле? – негромко усмехается Кэт. – Тогда надеюсь, что мне в жизни страдать не придется вообще. Ибо я на полной мели.

Элегантно вильнув, самолетик со свистом проскальзывает между зубцами стены, какое-то время еще летит прямо и вдруг штопором падает вниз, становясь все меньше и меньше, пока наконец не теряется в кронах деревьев и его красный след не исчезает, поглощенный туманом.