В ту ночь, готовясь умирать...

— Вот и хорошо. Природа облагораживает человека, делает его лучше, мягче, терпеливее к слабостям человеческим. Вы понимаете в этом что-нибудь? Да что вам понимать, возмутители спокойствия природы…

Оба соперника расстелили на траве салфетки и, будто споря друг с другом и желая угодить гостю, стали вытаскивать из хурджинов разного рода припасы и раскладывать каждый на своей салфетке.

— У меня свежая горская колбаса, эх, жаль, был бы костер, пожарить…

— У меня сыр, это не сыр, а мечта.

— А у меня брынза.

— Вот помидоры, огурцы, лук.

— А у меня лук сладкий, харахинский.

— Вот и чурек мягкий, только что испеченный.

— А у меня буханочный, с хрустящей коркой, из нашей новой пекарни.

— Богато живете, богато, но жить вы не умеете. Жить надо с удовольствием, как я. Да откуда вам знать, что такое удовольствие, если и воду вы пьете, не чувствуя, что это самое высшее благо на земле…

И, потирая руки, предвкушая удовольствие, уселся Далайчи между салфетками, на которых были разложены яства, глядя то на одну салфетку, то на другую. — Это напоминает мне один исторический забавный случай с одним ишаком… Вы слышали? Да откуда вам знать, когда вы дальше своего носа ничего не видите. Говорят, одному ишаку положили сено и справа, и слева, и ишак, не зная, с какого стога начать есть, околел на месте. Вот как бывает. Но я, допустим, не ишак и лишен желания доставить вам удовольствие хоронить меня здесь, тем более у вас, видимо, важные дела, и поэтому я позволю себе начать…

Он достал из широкого кармана брюк плоскую бутыль, снял крышку-рюмку и, позабыв даже кому-либо предложить, налил, выпил, зажмурился, будто проглотил кислую сливу, какими богаты склоны этих гор, покряхтел и, спрятав бутылку, начал закусывать.

— Чтоб тебя не обидеть! — и взял кусок с одной салфетки. — И тебя чтоб не обидеть, — потянулся к другой. И вдруг ощупал свое лицо и спросил: — Эй, скажите, лицо у меня красное? Чего я спрашиваю, я же знаю, что вы все равно правду не скажете… Если красное, думаете, это стыд? Ничуть не бывало. Я стыд в колыбели оставил.

А те наблюдали за ним с завистью и даже с каким-то трепетным расположением, заинтересованные его умудренностью и непосредственностью, даже с восхищением: вот, мол, какие бывают знающие люди. Но какие имел Далайчи заслуги, никто из них не знал. Закусив и заморив червячка, Далайчи вытер краем салфетки губы, легко вскочил, схватил свою дубленку:

— Я могу пожелать вам доброго здоровья, что я и делаю при самом добром расположении духа. Любуйтесь, любуйтесь природой, это пробуждает в душе добрые намерения. Мне было очень приятно, да надо торопиться. Вы слышали, где-то в Скандинавии, в связи с кризисом на Ближнем Востоке, говорят, люди отказались от машин из-за отсутствия бензина, а у меня кончились деньги… спешу их найти. Не люблю я кризисы, где бы они ни были. Прощайте! — снимает он кепку и, каждому отвесив поклон, хочет уйти. — Что с вами, в жизни не видел таких глупых и кислых рож?

— А как же, у нас тут вышел спор, и мы просили тебя, почтенный Далайчи, рассудить нас.

— Ага. Это занятно. В чем же дело? — уселся Далайчи, скрестив под собой ноги. — Только вкратце. Потому что на надгробии моего предка я недавно обнаружил такое изречение: «Время деньги, не теряй время — найдешь деньги». Клянусь, умный был человек…

4

Как только он умолк, оба соперника, с рвением перебивая друг друга, начали говорить, да так, что Далайчи заткнул уши пальцами.

— Нет, нет, так ничего не выйдет. Постыдитесь этой прекрасной природы, люди. Когда же вы образумитесь… Ты мешаешь мне понять его, а ты — его. И вообще прежде скажите, кого как зовут.

— Меня Хасан.

— А меня Хусейн.

— Тебя Хасан, а тебя Хусейн?

— Да нет, меня Хусейн.

— А меня Хасан.

— Вы что, братья-близнецы?

— Нет.

— Странно, я знал многих Хасанов и многих Хусейнов, и все они были близнецами, а вы нет, странно… Кто из вас Хасан?

— Я Хасан.

— Вот ты и начни.

— Почему он должен начинать, когда я пришел сюда первым?

— Но не все ли равно, кто из вас начнет и кто кончит… — возмутился Далайчи. — Тысячи оглоблей на ваши головы. Говори ты.

— Нет, говорить буду я!

— Нет я!

— Оставьте меня в покое! Прощайте. Говорил же мне мой предок, старайся не оказаться между двумя оглоблями.

— Нет, нет, не уходи, пожалуйста.

— Очень просим.

— Только в том случае, если вы будете слушаться меня. Согласны?

— Да.

— Пусть будет так.

— Вот и хорошо, ты — Хусейн?

— Нет, я Хасан.

— Вот ты, Хасан, иди напейся воды, остуди себя, говорят, кипятиться очень вредно для желудка, а я пока послушаю его…

— Как же…

— Мы же договорились…

— Хорошо.

Хасан нехотя, оглядываясь, ушел к журчащему между замшелых камней и лопухов ручейку, а Далайчи усадил рядом с собой Хусейна и предложил рассказать, в чем дело. И Хусейн поведал ему, из-за чего разгорелся сыр-бор. Если бы у Далайчи были волосы на голове, а не эта щетина, то несомненно они стали бы дыбом и приподняли бы кепку.