В ту осень яблони зацвели во второй раз

Шла и удручённо думала: «Что, дорогуша, втюрилась? В пацана? Прикоснулась к здоровому мужскому телу и обомлела? Эх, Владик, Владик, ну почему ты не дорос? Был бы годков на пяток постарше!» Даже приостановилась, чертя ногой в пыли какие-то узоры. «Может, зря беспокоюсь, не такая уж и дряхлая, всего-то за тридцать, рано списывать в утиль, так что…Что так? Дура чокнутая! Ему-то, однако, нравлюсь, даже очень, всю глазищами обглядел. К чему это всё? Ясно, к чему, ещё Еве было ясно. Ну, а потом? А потом суп с котом! Кончай, баба, базарить!» И пошла снова, прибавив шагу и твёрдо решив меньше попадаться малышу на глаза и, тем более, с открытыми телесами. «Провокации долой!»

Он нагнал её уже на другом конце пруда, у околицы.

— Дорогу теперь знаешь, сам будешь ходить, — сказала сердито.

Он, чуть обогнав, посмотрел ей в лицо.

— Я чем-то провинился?

— Ещё как!

— Чем?

Она не ответила и только ускорила шаг. Так и дошли молча до домов.

— Бывай! — бросила, не глядя, и ушла, даже не подумав пригласить на блины. В дом вошла, захлопнув дверь с грохотом.

— Что, — догадалась бабуля, — не придёт?

Внучка зло фыркнула:

— Больно-то надо! — и, чтобы избежать неприятных расспросов, перевела разговор, как обычно это делают, на погоду. — Чёрт-те чё творится: погода прям ошалела!

Старая понятливо пожевала испещрёнными морщинками губами и мудро заметила:

— Погода — божье проявленье, она не может быть ошалелой, — и чуть помолчав: — А вот ты — можешь.

Маша освобождённо рассмеялась.

— Это точно, — подошла к родной, обняла её за усохшие плечи, поцеловала в обе дряблые щёки. — Давай ужинать, жрать хочу до умора.

После обильных блинов с настоящей густой сметаной, осоловев, обе с трудом вникали в сюжет российского детективного сериала с непременной женщиной-следователем, а Маше ещё мешала постоянно возникающая перед экраном широкая намыленная спина, порозовевшая от мочалки, и она даже явственно ощущала на кончиках пальцев гладкую кожу. В который уже раз стряхнув привязавшееся наваждение, чмокнула бабулю в щёку и ушла к себе. Было очень тепло и душно. Открыла окно, опустила марлевую занавеску, защиту от комаров, и, раздевшись догола, улеглась на постель, уставшая и утомлённая. Вместо нормального сна голову обволокла какая-то беспокойная тянущая дремота, когда спишь и не спишь и не поймёшь чего больше. Солнце окончательно выключило отражённую от облаков подсветку, стало очень темно и тихо, если не слушать далёкого надрывающегося гвалта лягушек. Думать не думалось, и пропади оно всё пропадом!

Вдруг беспокойную дрёму нарушил какой-то шум за окном. Она приподнялась на локте, вгляделась, увидела за марлей, колышущейся от дыхания, знакомую макушку, подсвеченную караулившей луной, и быстро накрылась простынёй.

— Владик! Ты опять подглядываешь?

Макушка поднялась, и там обозначилось забелённое марлей порозовелое напряжённое лицо. Он, как она заметила, часто и легко краснел, видно, кровушки не занимать.

— Я… я только проститься… на ночь, — неуклюже соврал подсевшим хриплым голосом.

Маша рассмеялась.

— Ладно, что уж там, заходи, коль проститься. — Дважды приглашать его не пришлось. Откинув занавесь, он рывком вскочил на подоконник, спрыгнул внутрь, слегка спружинив ногами, и уселся на подоконнике. — Ну, что мне с тобой делать? — помедлила, раздумывая, а потом решительно отбросила простыню. — На, смотри, насмотришься и исчезни, чтобы я тебя больше не видела! — отвернула голову к стене и закрыла глаза, услышав, как гулко и быстро застучало сердце. А когда открыла глаза, он уже был рядом.

Потом он лежал на спине, заложив руки за голову и счастливо улыбаясь, а она притулилась рядом, положив голову на широкое и удобное предплечье, и легонько теребила негустую шерсть на его груди.

— У тебя есть девица? — и замерла, ревниво ожидая неприятного признания.

— Нет, — по голосу поняла, что не врёт.

— Что так? — вздохнула с облегчением.

— Некогда, надо институт кончать, остались только практика-экзамен и диплом, в марте кончу, а тогда… Да и вообще, не нравятся мне наши девицы: тощие, звонкие, наглые, курят и пьют наравне с парнями, груди мешочками, а сзади не сразу и поймёшь девка то или парень. Вот ты… — она зажала ему рот ладонью, не дав продолжить, а когда отняла руку, добавил смущённо:

— Была, правда, одна. Два года назад.

— И что? — то, что было, то уплыло.

— А ничего, расстались. Ей замуж хотелось, а я хотел прежде учёбу закончить. — Одной рукой обнял Машу, сильно, по-мужски, прижал к себе. — Да у нас ничего и не было.

— Ничего-ничего? — уточнила она. — Выходит, ты впервые? — навалилась на него щедрой грудью, приблизив лицо к лицу.

— Ну, — засмущался он поздней мужской зрелости. А она чуть не захохотала, но вовремя спохватилась, испугавшись разбудить бабушку.

— Вот это да! Выходит, я тебя соблазнила? Совратила мальца? Что мне теперь светит? Какая статья, знаешь?

Пострадавший, приподняв голову, смачно чмокнул преступницу в губы.

— Могут и пожизненную дать, — обрадовал, но тут же и успокоил: — Не бойся, я тебя спасу — женюсь хоть завтра, даже не дожидаясь выпускных экзаменов.