В ту осень яблони зацвели во второй раз

— А-а, — протянула насмешница, уняв обидный смех, — понятно. — «Точно — маменькин сынок, полностью, с макушкой». — А отец? — Сынок опять ушёл от ответа. «Ясненько окончательно — бати нет». — Ну, так и быть — заходи, когда настукаешься, сведу на местную мойку, — и ушла в дом, а там заметалась из угла в угол, неприкаянно хватаясь то за одно, то за другое и матеря себя за то, что всё же клеится к парню, сама не желая того. «Что я», — злилась, — «в конце концов, навязываюсь в опекунши лоботрясу? Не хватало ещё помыть его в местной луже!» Она невольно рассмеялась, представив, как это получится. «Да провались ты пропадом, половник недоделанный! Выведу на улицу, махну рукой, и пусть сам телепает, не заблудится, негде». И облегчённо вздохнула. «Скорей бы уж заявился, трюфель недозрелый! Пойду в этом купальнике. Хорошо, что есть сзади молния». Изогнувшись, кое-как подняла её, наглухо закрыв совсем ещё молодую и привлекательную ложбинку, ровно протянувшуюся от поясницы до шеи. «Вот так! Нечего пялиться масляными зенками!» Заодно внимательно осмотрела в зеркале довольно симпатичную физиомордию не совсем ещё увядшей «мадамы» — так у них в деревне кличут заезжих городских баб, не пригодных для хозяйственной работы. «А ничего! Волосья густые и не секутся, не испорченные химией, кожа свежая и почти без морщин, если не приглядываться, глаза вот только подкачали: наглые, бесстыжие! Чё вылупилась-то? В няньки вяжешься? Доиграешься, как тебя предупреждали». Что надеть-то: платье или джинсы? Лучшее лёгкое платьице, оно у неё есть, приготовлено для вечерних променадов на турецко-египетских пляжах — скромненькое, в меру открытое и до колен. Колени-то у неё тоже дай бог любой молодухе: предложишь потрогать — ни один не откажется. Да и ножки-стройняжки — залюбуешься, пусть глядит, а остальное додумает, видел же! «Ну, где он там!» Нетерпеливо выглянула в окно, высунувшись по пояс. «Стучит, подлец! Работящий мальчик, обязательный, редкий экземпляр среди нынешней пивной братии, ни в грош не ставящей женские запросы».

— Ба, — вышла в кухню к бабке, занятой приготовлением нехитрого ужина. — Тебе помочь? А то соседа на пруд поведу.

— Давай, — разрешила хозяйка, не отвлекаясь от шипящих на широкой сковороде блинов. — В этой комбинашке, что ль? — мельком окинула критическим взглядом переросшую внучку в закрытом купальнике.

— А то! — задорно ответила та. — В этой. А сверху надену платье ситечное, ты видела, что в цветах.

Бабка шмыгнула носом.

— У тебя в нём обе титьки наружу, заглядится студент, утопнет.

Маша рассмеялась.

— Ничего, я его на глубину не пущу.

— Смотри, не очень-то хватайся, — заулыбалась и старая, — а то неизвестно, кто за кого хвататься будет.

— Да ну тебя, охальницу! — отмахнулась чуть порозовевшая «мадама», — чё придумываешь-то опять?

— Ладно, ладно, — примирительно пробормотала кухарка, снимая подрумянившиеся блинчики, уж высящиеся аппетитной горкой на широкой тарелке. — Приводи на ужин, сметаны свежей добыла, небось, понравится.

— Небось, — согласилась внучка и оправдалась: — Сам на пруд напросился.

— А ты и рада, — попеняла бабуля.

— Что ж мне, отказать надо было мальцу?

— Своих заводи, давно пора, — проворчала сердито старая.

— А когда? — почти плача, выкрикнула внучка. — Нарожать и тебе на шею повесить, так что ли? — Бабка смолчала, не очень надеясь на свою старую шею. — И вообще, — задавила внучка слёзы, нежно обняв старую сзади, — чужие-то лучше, — и ушла к себе в комнату, стараясь забыть, задавить неприятный разговор на тоскливую тему. «Всё», — решила, — «пусть один идёт. Тут тебе не Египет, чтобы мужики с бабами вместе барахтались». Плюхнулась на кровать и принялась за чтиво, прочитывая между строчек собственные нерадостные мысли о неудавшейся, в общем-то, половине жизни. Так, перебегая от книжных мыслей к своим и обратно, чуть было не заснула.

— Можно?

«Наконец-то!»

— Раньше не мог? — Посмотрела в окно: солнце уже наткнулось на неровные зазубрины далёкого ельника.

— Не мог: надо было закончить с той стороны, а то вдруг дождь соберётся, — объяснил задержку.

«Вишь ты! Какой хозяйственный! А я тут жди? Охломон!»

— Что в сумке-то?

Распахнув сумку, показал:

— Мыло, мочалка, сменное бельё.

— Ладно, ничего не забыл, потопали. Погодь, только платье натяну, — и натянула, не стесняясь, через голову, огладилась по бокам. — Ничего?

— Блеск! — улыбнулось взрослое дитяти, одетое всё в тот же спортивный костюм.

— Двигай, грязнуля!

Когда проходили мимо дома, лавочку перед которым плотно засели деревенские клуши, одна из них выкрикнула с ехидцей:

— Машка, куда волокёшь мальца, в кусты, что ль? — и все подруги понимающе заулыбались.

Маша знала этот безобидный ядрёный деревенский трёп и потому ответила задорно, тоже улыбаясь:

— Не, на пруд, мыть буду, замурзился с головы до пят, чертёнок.

— Гляди, хорошенько три, особливо одно место, — посоветовала допытчица, а все подруги поддержали её, засмеявшись в голос и заколыхавшись тучными телами, а одна из них докрикнула сквозь счастливый смех:

— Можа, помочь? — и все загоготали, радуясь непредвиденной и редкой радости.