В тусклом стекле

Получив нужные сведения, он собрался было подобным же образом вернуться в свой дом, расположенный поблизости, однако вечер был настолько погожий, что судья передумал, велел отнести портшез домой, а сам в сопровождении двоих лакеев с факелами отправился пешком. Ходок из него был неважный – мешала подагра. От дома его отделяли две или три улицы, и этот путь он прошел не быстро.

Следуя по одной из тесных, с высокими домами, улочек, где в этот поздний час царила полная тишина, судья обогнал старого джентльмена, который передвигался еще медленнее его и выглядел весьма необычно.

Кроме бутылочно-зеленого кафтана и плаща с капюшоном, бросались в глаза крупные пуговицы из камня и широкополая, с низкой тульей, шляпа, из-под которой виднелся большой пудреный парик. Сильно сутулясь и опираясь на клюку, прохожий еле-еле ковылял на шатких ногах.

– Прошу прощения, сэр, – проговорил старик дребезжащим голосом, когда толстяк-судья с ним поравнялся, и тронул его за рукав.

Приглядевшись, мистер Харботтл убедился, что имеет дело с джентльменом, причем, судя по одежде, отнюдь не бедным.

Остановившись, судья отозвался своим обычным резким и повелительным тоном:

– Да, сэр, чем могу служить?

– Не скажете ли, сэр, как пройти к дому судьи Харботтла? Мне нужно сообщить ему нечто чрезвычайно важное.

– Могли бы вы сообщить это при свидетелях? – спросил судья.

– Напротив, это дело не для посторонних ушей, – все тем же дрожащим голосом, но решительно заявил старик.

– Раз так, сэр, вам нужно будет пройти еще несколько шагов до моего обиталища, где мы сможем побеседовать приватно, поскольку я и есть судья Харботтл.

Это приглашение немощный джентльмен в белом парике охотно принял и вскоре оказался в парадной зале (как тогда выражались) дома судьи, наедине с этим хитрым и опасным блюстителем закона.

Выбившись из сил, он не мог заговорить, пока не отсидится; после этого у него случился приступ кашля, а далее – удушья. Так прошло две-три минуты, которыми судья воспользовался, чтобы кинуть свой роклор на спинку кресла и водрузить сверху треуголку.

Почтенный пешеход в белом парике вскоре снова обрел дар речи. Некоторое время двое беседовали за закрытыми дверями.

В гостиных ждали посетители, смеялись мужчины, потом из холла на верхнем этаже отчетливо донеслось женское пение под клавесин: на ту ночь старый судья Харботтл назначил одну из своих обычных вечеринок – развлечение столь сомнительного рода, что у человека богобоязненного волосы встали бы дыбом.

Старый джентльмен в белом пудреном парике, который спускался на его сутулые плечи, должно быть, сумел очень заинтересовать судью, иначе тот ни за что не позволил бы на четверть часа и более оторвать себя от столь милых его сердцу увеселений в компании, где все подчинялось его власти и, можно даже сказать, произволу.

Лакей, который провожал престарелого джентльмена к выходу, заметил, что при прощании лицо судьи, вместе с угрями и всем прочим, заливала грязно-желтая бледность, руки тряслись, глаза беспокойно бегали. Слуга понял, что разговор шел об очень серьезных предметах и судья сильно напуган.

Вместо того чтобы вскарабкаться по лестнице на верхний этаж, где его ожидали непристойные утехи, вульгарное общество и большая фарфоровая чаша с пуншем (ее еще использовал этот добряк, прежний епископ Лондонский, при крещении деда судьи, ныне же с краев чаши свешивались позвякивающие серебряные черпаки и спиральки лимонной цедры), – повторяю, вместо того чтобы вскарабкаться по широкой лестнице в сей притягательный колдовской грот, он притиснул свой носище к оконному стеклу и стал следить за тем, как дряхлый старик, цепляясь за чугунные перила, одолевает ведущие к тротуару ступени.

Едва захлопнулась входная дверь, как холл огласился отборной бранью, которой старый судья подкреплял свои поспешные распоряжения; в наши дни такую изрыгают иной раз бывалые полковники, топая в запальчивости ногой и размахивая кулаками. Он потребовал, чтобы лакей догнал старого джентльмена в белом парике и предложил проводить его до дома, а после не возвращался, пока не узнает, где тот живет, как зовется и все прочее.

– А не справишься, разрази тебя гром, с ливреей можешь распрощаться!

Рослый лакей, прихватив тяжелую трость, ринулся к двери, скатился по ступеням и стал вертеть головой в поисках примечательной и столь легко опознаваемой фигуры.

О его дальнейших приключениях я пока умолчу.

Во время аудиенции, данной ему в отделанной на парадный манер комнате, старик рассказал судье очень странную историю. Он мог сам быть заговорщиком, мог – безумцем; а может, его история была чистейшей правдой.

Оставшись с судьей наедине, престарелый джентльмен в бутылочно-зеленом кафтане пришел в волнение. Он сказал:

– Не знаю, известно ли вам, милорд, что в тюрьме города Шрусбери находится узник, обвиняемый в подделке векселя на сто двадцать фунтов. Зовут его Льюис Пайнвек, и он местный бакалейщик.

– Правда? – спросил судья, которому все это было прекрасно известно.

– Да, милорд, – подтвердил старик.