В тусклом стекле

В конце концов полковник каким-то образом вышел на верный след. Подлец Планар вовремя почуял, что шайке, и ему в том числе, грозит опасность. Тогда он выговорил для себя условия и стал осведомителем. Потому-то Карманьяк и появился в Шато де ла Карк в самый решающий момент, когда все было готово, чтобы взять сообщников Планара с поличным, выдвинув при этом безупречное обвинение.

Не стану описывать тщание, с каким полиция собирала улики. Упомяну лишь, что в замок вместе с жандармами приехал сведущий врач, который, если бы Планар вдруг не пожелал сотрудничать, мог провести необходимое медицинское освидетельствование.

Моя поездка в Париж, как вы уже поняли, оказалась не такой приятной, как я предвкушал. Я сделался главным свидетелем обвинения в этом cause célèbre[40] со всеми вытекающими из этого завидного положения последствиями. Оказавшись, как выразился мой друг Уистлвик, «на волоске от неминуемой гибели» и чудесным образом спасшись, я простодушно рассчитывал на благосклонный интерес ко мне парижского общества, на деле же, к моему глубокому разочарованию, стал лишь объектом добродушных, но уничижительных насмешек. Я был balourd, benêt, un âne[41] и фигурировал даже в газетных карикатурах. Я превратился в своего рода народного героя, однако

Бремя чести, столь нежданной,
Было тяжко для меня,

и я бежал от этой чести при первой возможности, так и не успев навестить моего друга, маркиза д’Армонвиля, в его гостеприимном клеронвильском замке.

«Маркиз» вышел из этой истории безнаказанным. Граф, его сообщник, был казнен. Прекрасная Эжени, благодаря смягчающим обстоятельствам – состоявшим, сколько я мог судить, в ее замечательной наружности, – отделалась шестью годами заключения.

Полковнику Гаярду возвратили часть денег его брата, изъяв их из довольно скромного состояния графа и soi-disant[42] графини, – что, вкупе с казнью графа, весьма воодушевило полковника. Нисколько не настаивая на возобновлении нашего поединка, он, напротив, милостиво жал мне руку и уверял, что раны, нанесенные набалдашником моей трости, получены им в честной, хотя и проведенной без некоторых формальностей дуэли, так что у него нет причин сетовать на допущенные нарушения.

Мне остается упомянуть лишь две детали. Кирпичи, что видел я в комнате около гроба, лежали до того, обернутые соломою, в гробу – для веса, дабы пресечь подозрения и кривотолки, какие могли возникнуть в связи с прибытием в замок пустого гроба.

И во-вторых, гранильщик, осмотрев великолепные бриллианты графини, заявил, что фунтов за пять их, пожалуй, можно было бы продать какой-нибудь актрисе, которой потребуются фальшивые драгоценности для роли королевы.

Что касается графини, то за несколько лет до событий она считалась одной из самых способных актрис во второразрядном парижском театрике; там ее и подобрал граф, сделав своей главною сообщницей.

Именно она, искусно изменив внешность, рылась в моих бумагах в карете в тот памятный ночной переезд в Париж. Она же сыграла колдуна на балу в Версале. В отношении меня сия сложная мистификация имела целью поддержать мой интерес к графине, каковой в противном случае, опасались они, мог постепенно угаснуть. При помощи того же паланкина предполагалось воздействовать также на жертвы, намеченные после меня; однако о них нет надобности здесь говорить. Появление настоящего трупа – добытого с помощью поставщика, снабжавшего парижских анатомов мертвыми телами, – не подвергало мошенников никакому риску, зато добавляло таинственности и подогревало интерес к новому пророку – в особенности среди тех простаков, коих он удостоил своей беседою.

Остатки лета и осень я провел в Швейцарии и Италии.

Не берусь судить о том, умудрил ли меня сей опыт, но был он воистину горек. Жуткое впечатление, произведенное на меня этой историей, во многом имело, несомненно, чисто нервическую природу и вскоре прошло; однако остались другие чувства, более глубокие и серьезные. Они сильнейшим образом повлияли на всю мою последующую жизнь и помогли прийти – хотя годы спустя – и к некоторым серьезным мыслям. Я не устаю благодарить всемилостивого нашего Творца за этот ранний и страшный урок, преподанный мне на пути греха.

Кармилла

Пролог

В записке, которая была приложена к нижеследующему повествованию, доктор Хесселиус дает подробный комментарий и ссылается на свой трактат, посвященный тому же предмету, что и данный манускрипт.

Трактат, свидетельствующий, как и все прочие труды доктора, о проницательности и обширных познаниях автора, примечателен еще и тем, что таинственные явления анализируются в нем сжато и с недвусмысленной ясностью. Надобно заметить, что в собрании трудов этого поразительного человека данный трактат составит всего лишь один том из многих.