В твоем плену

Подхватив с пола шорты, она берет свой недопитый стакан, в котором остатки и так разбавленного виски еще доразбавились окончательно растаявшим льдом и, приподняв вверх, с торжественной серьезностью объявляет:

- Я никогда не спала со своим пасынком, - выпивает. - Два раза, - допивает бокал до дна и со стуком ставит на стол.

- Иди сюда, - зову хрипло. - Мне понравилась твоя игра. Поиграем еще?

Глава 27 Бунт

Хэвен

Как же приятно пробуждение после ночи, полной любви и страсти, и… снова любви.

Я уже и забыла, как это бывает.

Конфетно-букетный период в отношениях с Расом был недолог и закончился уже давно. Очень давно…

Оказывается, мне ужасно не хватало вот такой примитивной, но безумно волнительной и чертовски важной романтики. Когда сбившееся дыхание, сумасшедшая аритмия и бабочки-пираньи в животе. И мир схлопывается до размеров одного-единственного человека.

Твоего человека.

- Ты как? - мурлычет мне в ухо Сойер, касаясь губами чувствительной кожи и посылая волны тепла по телу.

Тихо смеюсь в ответ, счастливо и игриво. Даже - о, ужас! - кокетливо, чего никогда себе не позволяю. И ужасно бешусь, когда вижу подобные игрища где-то на улице или в кафе, или в кино. Для меня это повод переключить канал или перейти дорогу. Но явно не сегодня.

Сейчас из меня прет всё то, что раньше я ненавидела.

И из Сойера, похоже, тоже.

- С ума сойти, - шепчет он. - С ума сойти, какими мы были дураками, - не унимается, хотя мне совершенно не хочется говорить и, возможно, рушить невообразимо прекрасный момент.

Счастье любит тишину.

В нашем случае точно.

Нет, не буду сейчас об этом думать! Мыслями разрушить момент так же просто, как и неправильными или неуместными словами.

Повернувшись лицом к нему, ресницами щекочу его щеку. Не специально, но он тоже смеется, и никогда раньше я не слышала у него такого радостного, такого беззаботного смеха. Не видела такой сокрушительной улыбки.

Хотя до поездки в горы я вообще не видела, чтобы он улыбался.

Резко приподнимается, оттаскивает меня подальше от края кровати, на которой я и не помню, как и когда мы оказались, подминает под себя и пленяет мой рот своим. Целует жадно, глубоко, упоительно. Я таю и воспламеняюсь. Снова.

Какое же доброе это утро…

И это, и следующие три, что остаются до нашего возвращения на восточное побережье.

Эти три дня я абсолютно, непоколебимо, отчаянно, неприлично счастлива.

Мы не расстаемся ни на секунду, да что там, мы практически не отлипаем друг друга.

И мне, и ему жизненно важно чувствовать другого, обнимать, касаться. Без этого я вяну. И тухну.

Во время редких, но необходимых вылазок на свежий воздух или на ужин, туда, где есть люди и где мы не можем позволить себе никаких нежностей, мы воздерживаемся от видимых тактильных контактов. Я ненавязчиво, мимолетно, типа случайно задеваю его коленом под столом, а он в ответ касается меня взглядом. Таким, что до мурашек.

До ожогов.

До багровых волдырей.

Я вспыхиваю и тлею.

И хочу поскорее оказаться с ним наедине.

Чтобы вновь плавиться под его руками, улетать и возвращаться. И снова летать. И думать, какое же это счастье - любить его.

Никогда не думала, что способна ТАК любить.

Но я люблю. Люблю в нем все - каждую родинку на коже, каждый волосок на теле, каждую морщинку в уголках глаз, когда он улыбается. Люблю и когда не улыбается. Когда из глаз испаряются искорки веселья, и взгляд становится тягучим, долгим, невыносимым. Сердце тогда ухает куда-то вниз. И я не хочу знать, о чем он думает.

Я боюсь…

Сама не знаю чего. Или, наоборот, знаю слишком хорошо, но знать не хочу.

К счастью, таким пугающим он бывает редко, и я трусливо отмахиваюсь.

В машине по дороге в аэропорт я не отказываю себе в удовольствии дотрагиваться до него. Пусть не держать за руку - он за рулем, и на горной дороге они нужны ему обе, - но положить свою ладонь на его мускулистое, обтянутое джинсами бедро я могу. И делаю это.

Волчек одобрительно - или снисходительно, но я буду дурой, если стану цепляться к формулировкам - ухмыляется, а я ликую от внутренней уверенности, что имею на это право.

Но как только мы подъезжаем к аэропорту, паркуем тачку на рент-стоянке, выражения лица Сойера, точнее, правой половины его лица, ведь в пути я видела его только в профиль, неуловимо меняется. Становится жестче, рельефнее, мне оно кажется даже злым и как будто пустым. Он больше не улыбается. Он серьезен, собран и… отстранен.

А для меня все вокруг теряет краски и смысл. Будто кто-то выключил солнце.

Мое сердце трепыхается крошечной птичкой, пойманной в силки, и я больше не тяну к нему свои разом осиротевшие и замерзшие руки.

Подхватив чемоданы, он уверенно шагает ко входу в здание аэровокзала и даже ни разу не оборачивается убедиться, иду ли я за ним. Я иду, но не приближаюсь. Знаю свое место…

Войдя в здание аэропорта, мы неожиданно попадаем в плотный поток прилетевших откуда-то и только что дружно сошедших с эскалатора, будто с конвейерной ленты, пассажиров.