В военном воздухе суровом

Смурыгов в последний раз осмотрел расчищенную от сугробов полосу, надел парашют, сел в кабину. Еще не успел вырулить, как налетела шальная пурга. О взлете в такую погоду не могло быть и речи.

Как же быть? Если ждать улучшения погоды, то надо запускать мотор для прогрева — расходовать горючее. Если же слить воду и масло, тогда придется начинать все сначала…

Решили все же слить. И не ошиблись: завьюжило надолго. Три дня подряд собирали по домам горячую воду, запускали мотор, и опять погода срывала вылет. Лишь на четвертое утро на заснеженном горизонте показался красный солнечный диск. В это морозное и тихое утро из изб вышли все, кто был в состоянии держать в руках лопату. Закипела работа по расчистке полосы. Ребятишки грузили на розвальни глыбы снега, сваливали их в стороне.

Наконец Смурыгов вырулил, задвинул над головой колпак фонаря. Раскатисто взревел двигатель, позади штурмовика вспенилась степь. Снежная пыль больно стеганула стоявшего позади Лиманского, и покачивающиеся, словно на волнах, консоли крыльев исчезли за огромным снежным веером, поглотившим гул двигателя.

Вдалеке от Аксая темный штурмовик будто взмыл на гребне пенистой волны и, развернувшись, низко полетел в сторону Донбасса.

На подмогу Шуму, Калюжному и Логинову в ремонтные мастерские прилетел и Лиманский. Работать приходилось на ветру и морозе. Каждый шуруп, болтик, шплинтик, гаечку можно взять только голыми руками, а не то уронишь в снег, и ищи, как иголку в стоге сена… А есть такие места, куда гаечным ключом не подберешься. Тогда послюнит техник кончик пальца, к гайке приложит, она и прикипела. Так ухитрялись наживлять гайки на болты. Потом потрет техник руки рассыпчатым снегом, горячим дыханием согреет… А уж когда закоченеет весь, то бежит в вагон, где пышет жаром раскаленная докрасна "буржуйка" — железная бочка на кирпичах с приделанной к ней трубой. Поближе подсядешь — того и гляди вспыхнет промасленная и пропитанная бензином роба, отодвинешься подальше — не греет.

На территории мастерских Лиманский увидел у штурмовика троих. Двое, упершись в консоль руками, покачивали крыло, третий согнулся в три погибели под центропланом и кувалдой забивал стыковочный болт.

Лиманский подошел близко и все же не сразу узнал своих друзей: ушанки опущены на самые глаза, воротники подняты, а давно не бритые лица стали чернее земли. Тот, что бил кувалдой, с трудом разогнул спину, увидел подошедшего и тоже долго всматривался. Потом двинулся навстречу. Это был Шум. Опухшие губы никак не складывались в улыбку, и он Лиманскому только зубы показал.

— Вот так, Андрюша, куем победу… — сказал он. — А пехоте-матушке каково на снегу да под огнем?..

Обнялись четверо, затоптались на снегу, покачиваясь, будто медведи.

Лиманский сказал Шуму:

— Максим, поздравляю тебя с наградой. "За отвагу".

Профессор перестал топтаться, озадаченно уставился на него.

— А может, недоразумение какое вышло?

— Сам командир просил поздравить.

— Так я же ни одного фрица не уничтожил, а тут вдруг в отважные попал…

Друзья хлопали его по плечам, обнимали приговаривая:

— Тебе, Максим, и Звездочка бы подошла.

Шум неловко увернулся от такой непривычной нежности, побрел к штурмовику. Уткнулся головой в кромку крыла, постоял некоторое время, не двигаясь. Потом поднял кувалду, залез под центроплан и принялся бить по стыковому болту…

За короткое время наша "темная сила" восстановила шесть штурмовиков. В те дни это считалось большим пополнением. Полк продолжал летать на Барвенковский плацдарм.

…Техник — самый объективный ценитель боевых качеств своего летчика. А летчик за войну был у него не один. Они менялись, как и самолеты. В среднем за войну через руки наших техников-ветеранов прошло не менее пятнадцати летчиков. Летчиков разных: опытных и новичков, невозмутимых, медлительных и впечатлительных, подвижных, как ртуть. Одному все кажется, что мотор работает с перебоями, другой, как говорили сами техники, может летать даже на бревне…

Техник лучше других мог видеть состояние своего летчика, читать его мысли. В минуты наивысшего нервного напряжения — перед боевым вылетом — возле пилота находился только один свидетель — его верный друг в промасленном комбинезоне. Он подавал натруженными руками парашют, помогал застегнуть привязные ремни и стоял на центроплане рядом с кабиной, пристально следя за приготовлениями и помогая во всем.

По малейшим признакам — как летчик подошел к самолету, как сел в кабину, по движениям его рук и мимике — техник видел, сколько внутренних сил затратил его командир экипажа, чтобы побороть огромное предстартовое волнение. Он наблюдал за взлетом и, считая минуты, ждал возвращения самолета. А когда летчик снимал парашют и суровость еще не успевала сойти с его лица, техник уже знал, как выполнена боевая задача. Летчики высоко ценили мнение своих техников, которые те высказывали очень редко и очень сдержанно.

"Купец" прилетел!"