В волчьей пасти

Богорский снова пожал плечами. Что они могут сделать? Все военные занятия немедленно прекратить. Никакого обучения, как пользоваться оружием, никаких собраний групп. Тонко разветвленную сеть аппарата нужно глубоко погрузить в недра тайны. Вот все, что можно сделать. И ждать, терпеливо ждать.

Передача в карцер арестованных состоялась без каких-либо издевательств над ними. Обычных жестокостей не было. Мандрак, шарфюрер карцера, только собрался завтракать — из его комнаты тянуло приятным запахом жареного картофеля. Жуя, он вышел в проход и, по кивку Клуттига, запер Гефеля и Кропинского вместе в одну из камер. Другим кивком помощник начальника лагеря предложил Мандраку пойти с ним и Рейнеботом в кабинет последнего. Мандрак исполнил это не торопясь. Пропустив обоих начальников вперед, он прежде всего надел в своей комнате форменный китель. Затем спокойно вошел в комнату коменданта и застегнулся на все пуговицы. Он стоял, хотя Клуттиг и Рейнебот сели. Клуттиг нервно затягивался сигаретой, Рейнебот, небрежно развалясь в кресле, сунул большой палец за борт кителя. Мандрак кончил жевать.

— Послушайте, приятель, — начал Клуттиг, — эти двое — особый случай, мы вместе займемся ими.

— Допрос до признания, — вставил Рейнебот и злобно оттянул один угол рта вверх.

Клуттиг умоляюще поднял обе руки.

— Ради бога, не угробьте ни одного из них; они нам нужны.

Он рассказал Мандраку, что произошло, и объяснил, что Гефель — это ключ, который поможет им раскрыть подпольную организацию. Мандрак слушал молча и только раз облизнул губы. На его мертвенно-землистом лице, изрытом множеством оспин, не отразилось ни малейшего интереса. Тупой взгляд темных, без искорки, глаз тоже ничего не выражал. В том, как он стоял перед начальством, чувствовалась угодливость.

Клуттиг поднялся.

— Теперь вы знаете, — с ударением сказал он, — в чем ваша задача.

Мандрак медленно засунул руки в карманы брюк и тихим голосом спросил:

— Что же мне с ними делать?

Рейнебот побарабанил пальцами.

— Приласкать их, Мандрил, приласкать! — цинично сказал он.

Мандрак искоса взглянул на Рейнебота, и по его лицу проскользнуло что-то вроде усмешки. Ему нравилось, когда его называли Мандрилом. В этой отвратительной кличке было что-то от первобытного леса, что-то устрашающее, и Мандрак этим наслаждался. Он говорил мало, спрашивал еще меньше. И когда Клуттиг опасливо вмешался: «Нет, Мандрил, оставьте пока обоих в покое, мы о них еще поговорим», — Мандрил медленно повернул к нему голову и лишь молча кивнул. Он направился к выходу, и, казалось, ему трудно было вытащить из кармана руку, чтобы нажать ручку двери. Выйдя, он захлопнул дверь ногой. Потом, волоча ноги, поплелся в карцер. Длинный, но в ширину нее более двух метров, коридор был постоянно погружен в полутьму. Несколько голых лампочек под потолком своим тусклым сиянием только сгущали царивший здесь сумрак. Коридор запирался прочной решетчатой дверью, а в другом конце его было забранное решеткой оконце. За массивными, окованными железом, деревянными дверями камер, казалось, ничто не шевелилось. Камеры лежали по обе стороны коридора, окоченелые и застывшие, как мертвецкие. Единственным живым существом здесь был бесшумно сновавший по коридору уборщик Ферсте.

Мандрил подошел к камере номер пять и отодвинул в сторону крышечку «глазка». Долго смотрел он в отверстие. В камере карцера не было ни стола, ни стула, ни сенника, ни одеяла. Пустой четырехугольный ящик длиной в два метра, высотой в три и шириной в полтора метра. Единственным инвентарем служила электрическая лампочка в потолке, забранная решеткой из проволоки. Оконце в наружной стене камеры было также снабжено толстой решеткой. Мандрил отпер камеру. Гефель и Кропинский по-воински вытянулись перед ним. Не говоря ни слова, Мандрил схватил Кропинского за грудки и дернул его вперед, к двери. То же он проделал с Гефелем, поставив его рядом с Кропинским. Затем проверил, как стоят оба арестованных, и пнул их в коленные чашечки.

— Стоять смирно! — мрачно произнес он. — Кто пошевельнется, будет бит, пока ему не станет весело.

Он вышел из камеры и подозвал к себе Ферсте.

— Никакой жратвы!

Ферсте выслушал приказ, стоя навытяжку.

Гефель и Кропинский замерли, неподвижные, настороженные, как два испуганных зверя. Они не сводили глаз с двери камеры, ожидая тех ужасов, которые могли разразиться в любой миг. Их мысли оцепенели, только слух был напряжен до предела. Они прислушивались к лагерным шумам, проникавшим к ним от ворот. Там, за стенами карцера, все шло заведенным порядком. Как странно!..