В заливе ветров

— Эх! — Воронов засмеялся. — Да разве так можно, товарищ секретарь партийной организации! — Он укоризненно покачал головой и принялся дружески объяснять: — Выполнение производственного плана на запани зависит главным образом и прежде всего от того, как поступает древесина. Ты представь, что может получиться: вы решаете, что на запани надо выполнить производственные планы за каждую декаду, допустим, на сто десять процентов. А древесины поступит семьдесят процентов. Тогда что? Все решения полетят к черту. Надо прежде всего обсудить положение на всей трассе. А тут без разговора о самоуправстве Потапова не обойтись!

— Можно обсудить положение и на отдельном участке…

— Вообще-то верно, но надо взять самый ответственный участок, самый трудный. А таким сейчас является участок Пуорустаёки. И опять весь вопрос упрется в поведение Потапова.

— А как же быть с механизмами, с электростанцией… Ведь вот Ипатов приезжал… — Кирьянен чувствовал все большую растерянность.

Воронов рассмеялся:

— Да ты окончательно запутался, брат! Что вы будете говорить об электростанции, если начальник, — допустим, он и такой и сякой, — полностью приостановил работы и послал людей на трассу? Что вы будете говорить о механизации, когда механизмы лежат без движения?

— Вот об этом мы как раз и хотели поговорить…

Воронов вдруг остыл.

— Дело твое. Если будет собрание, сообщи, я приду. Но по-дружески скажу: оно у тебя не подготовлено. Ты можешь провести его, но это будет не для дела, а для формы. Я пошел. Устал что-то.

— Подожди… — Кирьянен собрался с мыслями. — Хорошо, мы перенесем собрание на недельку, придется тебе сделать доклад о ходе сплава. Как ты на это смотришь?

— А как я могу смотреть? Партийное поручение есть партийное поручение. Конечно, сделаю.

Когда дверь за Вороновым закрылась, Кирьянен долго еще сидел за столом, размышляя, как ему поступить. Собрание действительно не подготовлено. Говорить на нем надо не о Потапове, а о Воронове. Но как приступить к этому делу, с какой стороны — это он еще не уяснил. Не сомневался он в одном: действия коммуниста Воронова на посту начальника рейда неправильны.

Потапов в тот же вечер уехал обратно на реку. На следующий день Воронов сам хотел поехать на лоток и на Пуорустаёки, но чувствовал себя неважно, и Айно Андреевна категорически запретила поездку.

Пришлось послать Мякелева.

— По пути на Пуорустаёки снимешь Койвунена с лотка и переведешь на новую работу. Пусть он прежде всего восстановит плотину, хотя бы временную, для сплава этого года. Действуй согласно приказу. Проверишь состояние сплава, правильно ли расставлены люди, где коссы и другие сооружения. Словом, проверишь все, что необходимо для успешного окончания работы.

Он открыл дверь и крикнул:

— Кто там дежурит? Позвать конюха! Пусть оседлает лошадь для Мякелева.

Мякелев готовился к дороге. Он негодовал на Воронова, но и на себя тоже. Вот к чему приводит излишнее старание! Сидел бы он в конторе и занимался своим участком, ничего бы не случилось. Какое ему, в конце концов, дело, справится ли Потапов со сплавом или надо другого бригадира? За что же тогда получают зарплату мастера и бригадиры? Это им нужны плотины для сплава, а не ему, заместителю начальника. Пусть они сами и занимаются ими. Нет, пропади они пропадом! Мякелев больше не будет брать на свою шею чужой груз.

Жена встретила его встревоженным взглядом.

— Собирай продукты и одежду. Еду на Пуорустаёки.

— Зачем? — взволновалась Акулина.

— Зачем? — сердито проворчал Мякелев. — Начальства на каждом участке хоть отбавляй, а без меня не могут справиться. Вот и делай за них. А в день получки все тут как тут.

— В чем там дело, туатто? — спросила Анни, вышедшая из своей комнаты.

— Я же сказал: без меня не могут справиться. Если бы я не составил акта о плотине и не сменил бы бригадира, меня бы теперь не гнали в такой путь. И надо же мне было взвалить на себя чужую ношу! Теперь, что ни случись, — поезжай, проверь, доложи, составь акт. Как будто я один!

Конюх, рыжебородый старичок в легких пьексах, подвел к конторе большого, красивого жеребца. Конь перебирал ногами, вырывался из рук конюха и сердито ржал.

Мякелев в сопровождении дочери вышел из своего дома с тяжелым рюкзаком за плечами, в ватных штанах и телогрейке, хотя солнце жарко припекало. Увидев, какого коня ему привели, он невольно остановился. Конюх подбадривал его:

— Не бойся, Лийнакко успокоится, когда на дорогу выйдет!

Мякелев робко подошел к жеребцу. Двое рабочих взяли лошадь под уздцы и дружно подсадили Мякелева в седло.

— Ну, готов? — конюх протянул ему поводья.

Мякелев со страхом смотрел, запрокинув голову, на расстилавшуюся впереди улицу. По ней двигались две ломовые лошади. Дрожащим от страха голосом он закричал:

— Эй, вы там! Уберите прочь кобыл! Этого черта никто не удержит, если понесет! — и судорожно схватился за гриву лошади. Громко заржав, жеребец понесся вперед.

В толпе было только два человека, которые не смеялись над путешественником: Анни, красная от стыда, еле сдерживавшая слезы, и Николай Никулин.