В замке и около замка

Пан Скочдополе не хотел, чтобы пани сделала из мальчика обезьяну, но та не могла дождаться, когда у нее появится маленький грум в ливрее, одобренной одним из ее знакомых. Сшить ливрею должен был Сикора, которому велено было поспешить. Когда мальчика нарядили в новое платье, он горько заплакал и никак не хотел никому показаться в белых чулочках, с голыми икрами, в коротких бархатных штанишках и во фраке, шитом тесьмой. Ему казалось, что он уже не Войтех Карасек; в этом костюме он не умел ни пройти, ни повернуться. Даже подстриженные волосы казались ему не теми, которые мать так любила гладить; в довершение же всего он получил имя Альберт.

Сикоре тоже это не нравилось; он думал, что мальчика ждет иная жизнь, но молчал: что можно сделать против господского желания? Он внушал Войтеху, чтобы тот был послушным, исполнительным и больше молчал — тогда не попадешь впросак.

— Ну, а если уж тебе когда-нибудь захочется учиться чему-нибудь еще и некому будет за тебя заступиться, тогда приходи ко мне, дюжина раков, — я останусь тебе отцом! — сказал он мальчику, и Войтех со слезами дал ему слово.

И доктор не был доволен тем, как распорядились мальчиком; он желал бы для него другого, однако до поры до времени молчал в ожидании удобного случая высказать свое мнение.

Войтеху были поручены заботы о Жоли; барыня сама поучала его, что и как нужно делать, а поскольку песик сразу к нему привязался, мальчику была выделена комнатка, чтобы они находились вместе и ночью. Кроме этого, Войтех должен был еще стоять в столовой за креслом госпожи; если она желала поработать в саду, он нес за нею шкатулку или корзиночку с рукоделием; если она собиралась идти в костел, он должен был нести за ней молитвенник; словом, в его обязанности входили все те мелкие услуги, которые такой маленький паж сумеет оказать гораздо более проворно и ловко, чем взрослые. Войтех оказался и послушным и живым мальчиком, но в обычной одежде и со своим родным именем он был бы еще более живым и ловким. Однако его несколько неуклюжие из-за непривычной одежды движения казались господам очень комичными, так что пани не бранила его и уже заранее предвкушала тот фурор, который она произведет, когда приедет со своим маленьким пажом в столицу.

А что же Сара, как она перенесла то, что у нее отобрали Жоли?

Камеристка никому не признавалась, как это ее удручает, и перед всеми, кроме своей хозяйки, делала вид, что с нее свалилось тяжкое бремя. Если бы это место не было для нее таким выгодным и многообещающим, она не покорилась бы; но местом она дорожила и поэтому снесла наказание. А госпожа, полагая, что имеет в ее лице сокровище, незаменимую, образцовую камеристку, превозмогла свой гнев и простила ей небрежность в отношении своего любимца. Отдав собачку на попечение мальчика, госпожа сказала Саре, что делает это для того, чтобы у Жоли было больше развлечений: мальчик может играть с ним целый день, у мамзель же для этого не хватает времени. Камеристка на это ответила, что она будет скучать по Жоли, но если это ей в наказание, то, значит, заслужила. А через несколько дней, причесывая пани и рассказывая ей, по обыкновению, все сплетни и новости, она призналась, что любит проводить время с камердинером Жаком, что он единственный мужчина, которого она могла бы полюбить, ибо он очень воспитанный и образованный человек, истинное украшение того дома, где служит. Она рассказала, что Жак служил и при императорском дворе, но что принц, его хозяин, умер, и тогда его взял к себе барон, который был близок с принцем. Здесь ему якобы также хорошо живется — он распоряжается всем домом, и барон не отпустил бы его ни за какие деньги.

— Желала бы я вашей милости, чтобы у наших Франца и Йозефа были такие же качества и такой же вкус во всем; да и что удивительного — ведь Жак служил при дворе.

— В самом деле, не захотел ли бы он уйти от барона? — спросила пани. (Сара хорошо знала, как надо вести разговор.)

— Я думаю, он смог бы сделать это, но только при одном условии. Он обладает и тем хорошим качеством, что очень предан своему господину, но, конечно, есть люди, к которым он чувствует еще большую склонность. Графиня тоже хотела взять Жака к себе, — еще там я слышала, как похвально о нем отзываются, хотя тогда ни я его не знала, ни он меня, — но Жак не пошел к графине. А теперь он сказал, что если бы в то время знал меня, то перешел бы к ней. Конечно, этим мужчинам нельзя во всем верить, но думаю, что ему-то я могу верить.

— Итак, ты полагаешь, что ради тебя он пошел бы в наш дом?

— Но ваша милость, конечно, не думает взять его; ведь Йозеф — хороший человек, а Франц — ах! — его от пана никто не оторвет; он не раз говорил, что его с паном никто не разлучит, хотя бы все из кожи вылезли. Однако я думаю, что если бы мне пришлось попросить о чем-нибудь Жака, он многое сделал бы ради меня, потому что он знает, как мне трудно расстаться с вашей милостью!

— Как я вижу, он хочет тебя похитить? — улыбнулась пани.

Сара опустила глаза, как бы в смущении и, немного поломавшись, прошептала: «Он хотел бы на мне жениться».