В замке и около замка

— Пока дела неважны, и боюсь, как бы не стало еще хуже. Госпожа, очевидно, простудилась и к тому же, что еще опасней, пережила, вероятно, сильное потрясение: до сих пор она как бы не в себе, и ее сильно лихорадит.

— Но, доктор, надеюсь, это не холера?

— Гм, почему вы боитесь именно этого? Разве нет других смертельных болезней? — ответил доктор, продолжая выписывать рецепт.

Когда он закончил, хозяин позвонил, и слуга тотчас помчался за лекарством. Доктор же вместе с паном Скочдополе возвратился в комнату барыни.

Она лежала в постели, а рядом сидела Клара, вся бледная от волнения.

— А где Сара? — спросил пан Скочдополе у девушки, так как госпожа лежала, отвернувшись к стене, и он подумал, что она спит.

— Это ты, Вацлав? — повернулась к нему пани.

— Я, — ответил пан Скочдополе, пораженный, что жена назвала его именем, которое ненавидела, как в высшей степени грубое и простонародное.

— Возьми эту бумагу, прочитай, заверь и проследи, чтобы моя воля уже утром была исполнена. Ты ведь сделаешь это для меня?

— Ты хорошо знаешь — я все для тебя сделаю. Но что с тобой вдруг приключилось, что тебя так сильно расстроило?

Однако жена не ответила, и доктор подал пану знак, чтобы тот оставил больную в покое.

— Ну, тогда я пойду и тотчас исполню твою волю, — сказал он и направился в соседнюю комнату.

Развернув большой лист толстой бумаги, он увидел, что это аттестат Сары, где подтверждалось, что она служила у пани Скочдополе, показала себя умелой камеристкой и пани может ее как таковую рекомендовать. Кроме того, там лежал чек на сто золотых — жалованье Сары за полгода вперед. Пан Скочдополе покачал в раздумье головой, но потом быстро прошел в кабинет, поставил на чеке и свою подпись, приписал еще что-то, все вложил в конверт, запечатал и поставил на конверте адрес своего стряпчего в Праге. Когда он откладывал перо, взгляд его упал на портрет пани фон Шпрингенфельд в роскошной рамке, стоявший на столе. Он долго смотрел на него, пока глаза его не подернулись слезами.

— Да, другие были времена, когда я заказывал твой портрет, Катерина! — прошептал он. — Мы еще верили друг другу. Мы могли бы быть счастливы, но оба наделали ошибок... Прости нас, боже! — И, вытерев влажные глаза, он быстро встал, позвонил и приказал вошедшему камердинеру Францу позвать Сару.

Сара явилась, но на ней уже не было ни светлого шелкового платья, ни золотой броши, ни браслетов, а на лице не осталось и следа румянца.

— Сара, — строго произнес пан, — до утра уложите свои вещи, а утром с почтой уедете в Прагу. Вы уволены. Вот вам адрес моего стряпчего и деньги на дорогу; одновременно будет послано распоряжение, чтобы вам выдали сумму, равную вашему полугодовому жалованью. Пока вы не найдете нового места, можете располагать комнаткой в нашем доме. Таково желание пани, и я приказываю вам это от ее имени.

В Саре кипели злость и бешенство, но она, силясь заплакать, принялась жаловаться на несправедливость госпожи и даже наговаривать на нее, однако пан указал ей на дверь, сурово воскликнув:

— Ни слова больше — идите и учитесь служить честно!

Взбешенная Сара выбежала, а Франц в передней сказал, как бы про себя:

— Так-то вот и бывает: повадился кувшин по воду ходить — тут ему и голову сломить! Теперь тебе, мегера, крышка!

Сара слышала это, но не сказала ни слова; как фурия, она влетела в свою комнату, в бешенстве стала кататься по полу, плакала, и если бы у нее хватило храбрости, то в эту ночь Сара все вокруг перебила бы и подожгла бы замок. Она-то хорошо знала, что случилось с барыней: приход барыни вырвал Сару из объятий Жака; она чуть не упала в обморок, заслышав резкий звонок пани, которая, по ее предположению, еще развлекалась в лесу. Жак тотчас же выскочил из комнаты, а мамзель все прибрала, переоделась в будничное платье и побежала вниз, к барыне, придумав на ходу оправдание, что ее не было дома. Но пани, белая как мел, с глазами, сверкавшими от гнева, проговорила: «Уходи и не показывайся мне на глаза: я знаю все!». Сара окончательно упала духом, и в голову ей пришла мысль: «Она слышала!». Йозеф, которого она спросила, когда приехала пани, подтвердил ее догадку и сказал с плохо скрытой насмешкой: «Когда ваш гость только что у вас расположился». Все бесило Сару, выводило из себя, а выхода не было. Единственное, что принесло ей злорадное утешение, — это поднявшаяся ночью беготня в доме и весть, что барыне плохо, у нее холера. Тут Сара от радости захлопала в ладоши и принялась укладываться, заодно прибирая к рукам и то, что ей отнюдь не принадлежало. Перед отъездом она зашла проститься с Жаком; тот также укладывал вещи и был весьма разочарован крушением планов, так много ему суливших. Он ясно дал это почувствовать Саре, что расстроило ее больше всего. Услышав, однако, какую сумму она получила перед уходом, Жак стал приветливее и обещал по возвращении в Прагу разыскать ее, лишь бы она оставалась ему верна.

Холодно распростилась Сара с домом, где всем она была чужда и где, кроме пани, которой она отплатила столь черной неблагодарностью, не было никого, кто бы питал приязнь к ней.