В зареве пожара

– Теперича будем говорить так: господа студенты по книжкам до всего дошли. Известно, дело господское, учёное. Нашему брату, мастеровому человеку, разные слова говорят – про свободу толкуют, чтобы, значит, всех уравнять. Складно говорят, как по-писанному. А на деле что? Совсем другая линия выходит! Сдадут свои науки, заделаются адвокатами да докторами – сунься-ка к ним тогда попробуй!

– Верно-о!

– Без рубля не подходи.

– Это уж как водится.

– Да недалеко ходить: со мной, вот, случай был. Занедужил у меня мальчонка. Горло схватило. Застудился, видно. К ночи совсем размяк: жар от него так и пышет. Толкнулся я к доктору. Неподалёку живёт, на нашей улице. Еле дозвонился. Вышла прислуга. Обсказал я, в чём дело. Пошла к барину. Жду я… Выходит и отпела мне, братцы мои, как ножом отрезала: «Барин, говорит, отдыхают – дело ночное. А для бедных, говорит, бесплатный приём есть в лечебнице». Где же она, правда-то?

– Что и говорить!

– Так вот и возьмите в толк, какая ихня правильность! – злобно сплюнул сапожник.

Ремнев, стоявший несколько поодаль, подошёл и хотел вмешаться в разговор, но тут выступило новое лицо. Это был типичный золоторотец-жиган, оборванный и полупьяный.

– Врёшь, купец, – насмешливо прохрипел он, обращаясь к торговцу, – врёшь на студентов, толстое твоё пузо! Втирай очки кому другому, а не нам. Мы народ тёртый – нас не проведёшь!

– Ишь ты, какой умник!

– Ах ты, шпана бесштанная! – вскипел торговец. – Да хошь, я тебя сейчас в участок за таки слова отправлю?

Оборванец выразительно свистнул.

– В участок? Нашёл чем пугать: кому участок, а нам родной дом! Погоди ужо, дай срок – мы с вас распатроним!

Глава XXI Демонстрация

Толпа непостоянна. Настроение её меняется быстро.

Заключительная фраза оборванца вызвала сочувственный смех среди доброй половины слушателей, за минуту перед этим державших сторону торговца.

Ремнев не стал ожидать конца этой сцены. Он пошёл дальше.

– Молодчага парень! Ловко срезал купца… Нет, что бы там ни говорили господа пессимисты, вроде нашего Мейчика, – народ пробуждается. Становится сознательным. Живой пример – этот босяк!

Алексей Петрович невольно улыбнулся, вспомнив многообещающую угрозу золоторотца.

…На углу Соборной площади он встретился с казачьим патрулём.

Казаки ехали шагом, по трое в ряд. Лошади потряхивали гривами и натягивали поводья.

Всадники безучастно посматривали по сторонам. Громадные мохнатые папахи, патронташи, перевязь оружия, нагайки – делали фигуры казаков внушительными и странно чуждыми на улице мирного города. Оттого, что все они были вооружены с ног до головы и представляли из себя в своей совокупности грубую, не рассуждающую силу, готовую обрушиться когда угодно и на что угодно по первому слову команды, – их простые деревенские лица с крупными угловатыми чертами, – казались строгими и враждебно чуждыми.

…Казаки были в седле с шести часов утра. Проголодались и перезябли. Почти все до одного в глубине души были озлоблены этой бесполезной, по их мнению, ездой по окраинам города в такой морозный день. Думали о тёплых казармах, о щах…

То, что говорил им сегодня утром их взводный командир: о присяге, о внутренних врагах, – всё это как-то плохо укладывалось в голове, занятой обыденными скучными делами казармы и конюшни.

После смены нужно будет убирать лошадей, чистить винтовки…

Ночью, пожалуй, опять тревога будет…

Тяжёлая, беспокойная служба…

…Урядник приподнялся на стременах и отрывисто скомандовал:

– Слева по одному. Рысью!

…Казаки подтянулись.

…Дробно застучали копыта.

Ремнев проводил патруль внимательным взглядом и с раздражением подумал:

– Все наготове: и полиция, и казаки… Скверно… Провалимся мы сегодня.

Он прибавил шагу.

* * *

– Товарищи, в ногу!

– Плотнее сомкните цепь!

Распоряжался Фриц. Его жёлтая куртка и сдвинутая на затылок папаха мелькали в толпе. Высокий, слегка охриплый голос звучал властно и уверенно.

– Задние ряды не напирайте…

– Не горячитесь, товарищи!

Тесно сплочённой толпой двигались демонстранты вниз по улице по направлению к мосту.

На тротуарах чернели кучки любопытных.

Движение экипажей было приостановлено.

Из группы демонстрантов на тротуары летели пачки прокламаций.

Зрители пугливо пятились и переминались на одном месте.

Листки падали на снег. Их топтали ногами.

Публика на тротуарах толпилась самая разношёрстная: преобладало простонародье, но попадались и чиновничьи кокарды, мелькали светлые пуговицы гимназических шинелей; зимние шляпы разряженных барынь чередовались со скромными платочками швеек…

Высокий представительный господин, в пальто с бобровым воротником и в фуражке с зелёным кантом, с шагреневым портфелем под мышкой, стоял на краю тротуара и щурил свои близорукие бесцветные глаза на чёрную, медленно подвигавшуюся колонну… Его сухое, тщательно выбритое лицо выражало брезгливое недоумение и негодование.

Рядом с ним примостился на тумбу юркий мальчуган в рваном зипунишке и больших, видимо, отцовских катанках. Он смешно вытягивал свою веснущатую мордочку и таращил глаза на диковинное зрелище…