В зареве пожара

– Что тянет? – быстро возразил Антон. – Жизнь тянет! Ты посмотри вокруг себя. Подумай, как живёте вы, да и все окружающие вас… Разве это жизнь? Изо дня в день одни и те же разговоры. Дрязги… пошлость во всех её проявлениях и тоска… тоска. Постой! Не перебивай меня. Я знаю, что ты хочешь сказать. Все эти воскресные школы, все эти народные чтения – ерунда на постном масле. Сами себя тешите! Вокруг да около ходите, а дела настоящего нет… Да ты не сердись, Нинок! Я совсем не хочу задеть тебя… Ведь наш город не составляет в этом случае исключения… Везде такая же пошлость и скука царит.

– А о какой же жизни говоришь ты?

– Ты её не знаешь, Нина, и никогда не узнаешь. Моя жизнь – удел немногих избранных. Она как свеча: чем ярче горит, тем скорее сгорает… Я давно бы пустил себе пулю в лоб, если бы не моё проклятое любопытство.

Ниночка удивленно посмотрела на брата.

– Ты не понимаешь меня? Я говорю о том чувстве, которое толкает меня жить…Просто вот интересно видеть, что тебе принесет завтрашний день. Жить – это ходить по белу свету, всё видеть, всем интересоваться, ни на одну минуту не замерзать на мертвой точке… Как можно больше видеть, как можно больше перечувствовать… У нас в труппе, в Ростове на Дону, был старик суфлёр… Закулисной крысой мы его звали. Так тот, бывало, так говорил: «Где человек ни шлялся, а к вечеру дом найдёт». Это он про могилу… Так и я: буду любопытствовать, пока ноги гнутся, а на кладбище отвезут.

– Ах, Антоша, мы никогда не поймем друг друга!

– Как знать? Может быть, я обращу тебя в свою веру…

Глава XXIII Среди богемы

– Всё может быть, – улыбнулась девушка, не желая противоречить брату.

– Да, поскорее бы пришла весна… Я не люблю засиживаться долго на одном месте.

– Счастливец, – тихо вздохнула Ниночка, – ты так много путешествовал, много видел…

– За эти последние восемь лет я ни разу не встречал весну в одном и том же городе… Год назад весна застала меня в Мариуполе. Эх, хорошо на юге: солнце, цветы!

Он замолчал.

Задумался, облокотясь на руку.

– Отцу будет неприятно, если ты уедешь…

– Возможно… Старику хотелось бы, чтоб я остался и начал плясать по его дудке. Нет, этого не будет! Трудно с ним ужиться: характер больно скверный. Самолюбив, упрям, недоверчив до болезненности… Не хотелось бы говорить об этом, да уж так к слову пришлось. Ты вот знаешь, даже и теперь он не может отделаться от недоверия ко мне… Войдёт, глазами по углам косится: не стоит ли где бутылка. До тайного шпионства унизился… Кучера расспрашивал.

Антон раздраженно раскашлялся.

– А спросил бы, на какие я деньги пить стану?! В карманах пустота! Если бы не ты с Ликой, так и без табаку бы насиделся.

– А скажи, Антоша… тебя сейчас не тянет…

Ниночка запнулась.

– Не тянет пить, – тихо закончила она.

– И ты тоже! Успокойся: пока еще не тянет.

На его бледном, исхудалом лице задрожала деланная улыбка.

– Ах, сестрёнка, если бы ты знала! Пил я, действительно, много, и ещё, может быть, пить буду, не закаиваюсь… Да ты спроси, отчего я пил, в какое время за рюмку брался… От тоски, от неудовлетворённости душевной… Нелепо жизнь сложилась! Ну, да что там толковать! Много у нас на Руси пьют. Недаром поэт сказал: «одна дорога торная – дорога к кабаку». Бьётся человек, как муха в паутине. Кругом пошлость, мещанские будни. Невольно потянет в Нирвану.

– Господи! да неужели нет в жизни других интересов? Для тебя, например, искусство, театр…

– Ах, ты не знаешь, о чём говоришь! Театр! Я отдал сцене свою молодость, своё здоровье. Лучшие силы своего духовного «я» растратил в чёрной неблагодарной работе провинциального актёра… А что мне взамен этого дала сцена? Нет, не говори об искусстве! В наши дни, в наше время искусство пало. Всё идёт на убыль…

– Но ведь ты любишь театр?

– Да, ты права: я люблю сцену. Никакие разочарования, никакие огорчения – не в силах вырвать этого чувства. Знаешь ли ты, сестрёнка, что раз человек вступит на театральные подмостки, трудно ему расстаться с ними… Рампа имеет страшную притягательную силу… Я отравил свою душу запахом декораций. Наглотался кулисной пыли. Сцена для меня необходима…

Помолчав немного, Антон Константинович продолжал:

– Здесь, в городе я встретился с Васькой Петровым. Он режиссирует в местном драматическом кружке… Мы с ним товарищи: вместе два сезона служили. Приглашал меня играть… Надо будет вот на днях сходить к нему.

Ниночка невольно поморщилась. Она знала этого Петрова. В городе было известно, что он запивает по временам горькую.

– Что же, сходи – это развлечёт тебя.

– Надо сходить… Заплесневел я здесь лёжа… Ну, да довольно об этом! Погоди, Нинок, сейчас я поставлю самовар, будем пить чай…

Он отправился в прихожую и загромыхал там трубою, напевая сквозь зубы:

– Как приятно в вечер майский чай китайский распивать.

* * *

Дня через два Антон Константинович направился к Петрову. Адрес у него был записан.

Было часов одиннадцать утра.

Когда он вошел в грязную полутёмную прихожую, слева из-за дверей до него долетел взрыв оживлённого смеха.

Девчонка, встретившая его, мотнула головой и застенчиво прошептала:

– Здесе-ка они…