В зареве пожара

– Люди мы не обидчивые. По своему делу с Преображенского прииска на Старосычускую резиденцию. Да вот – заблудились… С полдень уж блудим по тайге…

– Не можешь ли ты нам сказать, что это за место, где мы сейчас находимся? – спросил я.

– Это – вершина Левого Карабюза.

– А не возьмёшь ли ты вывести нас на тропу?

Парень помолчал и протянул неохотно:

– Оно вывести-то можно, да – вишь – ночь на дворе. Сегодня не выедешь. Ночевать надо будет.

– Так что ж? Заночуем… Ты сам-то откуда?

– А тут вот недалеко, в ключике мы копаемся… Вольной артелью, значит…

– Ну, так и веди к себе. Ночуем у вас.

– Вести-то не шутка… – замялся парень, – да вот что: можно ли на вас положиться? Как бы чего худого не вышло. Ещё разболтаете про нас – на резиденции-то…

– Ну, это ты, брат, будь без сумления… Не бойся… – успокоил его Семён.

И парень зашагал впереди нас. Тронулись и мы…

Через полчаса езды мы добрались до стана вольной артели, расположенного на правом увале лесистой горы. Чуть видный голубой дымок костра вился тонкой струйкой, поднимаясь из-за густых кедер. Человек пять «летучки», загорелых и оборванных, копошились около огонька – грели чай. Наш проводник ещё издали крикнул им, чтоб они не тревожились – свои, дескать, – и поэтому наше появление не вызвало никакой суматохи.

– Здравствуйте, ребята! – сказал я, слезая с коня и подходя к огню.

Старик лет пятидесяти, с длинной седеющей бородой, с выразительным спокойным лицом, только что подкладывающий дрова на огонь, поднялся мне навстречу и ответил, внимательно посмотрев на меня:

– Милости просим, добрый человек. Садись, где стоишь – гость будешь…

Я присел и, пока Семён рассёдлывал лошадей и привязывал их на аркан, ругаясь – по своему обыкновению – полусердито, полудобродушно, стал распаковывать свои вьюки, вынимать чайник, чашки и хлеб…

Чайник вскипел, и я, вместе со своими новыми знакомыми, принялся за чаепитие. Свежий вечерний воздух тайги, продолжительная верховая езда – всё это сильно возбудило мой аппетит и жажду, и я, закусив вяленым мясом – этим обычным таёжным деликатесом, – пил чуть не десятую чашку, слушая рассказы своих компаньонов.

– Как золото-то, идёт у вас? – спросил я.

– Да ничего, слава Богу. Не жалуемся покуда. Намываем в день по золотнику на брата, когда и поменьше. Всяко бывает. Вишь, золото-то здесь «гнездовое», непостоянная рассыпь… – ответил старик, опрокидывая свою чашку и утирая мокрый лоб рукавом грубой холщовой рубахи.

– Начальство-то не беспокоит вас?

– Приезжал намедни урядник – пронюхал как-то… Приехал, покричал, тюрьмой постращал: да поднесём мы ему золотишка с четверть фунта от артели: «на, дескать, не гневайся только». Ничего… Взял – уехал. Я чай, к осени-то опять будет… Тоже ведь ему антиресно… пожива, значит.

– Д-да, ваше житьё не лёгкое.

– Это ты верно, барин – не весёлое наше житьё. Голод, холод терпишь, да ещё каждого куста бояться надо – того и гляди заберут… За хищническую разработку золота арестантских рот попробуешь… А то и сказать: лето-то проработаешь, а осенью в деревню приедешь, почитай что безо всего – ни денег, ни товару. Всё на харч, да на водку уходит. Думаешь, будет теперь по тайге шляться, пора на печи лежать. Дома-то у меня сын женатый хозяйством живёт… Внучат уже двое есть… Так нет – как только весна, так и манит опять, так и тянет… Привычка стало быть, к тайге-то, што ли? Давно уж я в ней путаюсь… Насушишь сухарей, кайлу, лопатку возьмёшь и поплетёшься куда-нибудь – в тихий уголок… в тайгу-матушку.

Старик задумался. Я не без удивления заметил, как на его тёмное морщинистое лицо легла легкая, чуть уловимая черта мечтательности.

Углы губ его тихо и нервно зашевелились…

– Хорошо в тайге-то… вольготно!.. – протянул он, – помолодеешь словно бы. Ветерком тебя обдует. Цветы всякие цветут, пташки, не ушёл бы!

И нельзя было не согласиться с его словами. Очарование тайги, наступающей ночи властно просилось в сердце. Тёмно-синее высокое небо загоралось бледными звёздочками. Тени сгущались… Пламя нашего костра играло золотистыми блёстками на потемневшей коре деревьев и ложилось красным кругом на измятую траву лужайки. Дальние вершины гор тонули в густом сумраке. Засыпающая тайга глухо шумела. Сизый туман, поднимаясь от реки, наполнял долину ночной сыростью…

Становилось свежо…

Я поднялся от костра и крикнул Семёну:

– Тащи-ка, брат, сюда седло да вьюки. Я лягу тут, около огонька.

– А не лучше ли вам будет в шалаше? – предложил мне старик.

– Ничего, и здесь хорошо. Ты только завтра, пожалуйста, разбуди нас пораньше…

Я положил около себя оружие, закутался в мой мэкинтош и лёг, прислонясь головой к седлу. Собеседники мои отошли в шалаш. Семён, видимо, выпивши, и поэтому не в меру разговорчивый, подсел ко мне, попыкивая трубочкой.

– Ну, барин… вот и ночуем. Что ж? хорошее дело… Лошади отдохнут… и больше ничего! – пробормотал он. – А ребята хорошие… Тёплые ребята… одно слово… водкой меня поподчевали… Выпил я – это точно… виноват… выпил, а дело – помню… Кони на корму, всё исправно… так-то!..

– Где же водку они берут? – поинтересовался я.