В зареве пожара

– А у арендателя… у жида. Недале отсюда работает.

Арендаторами в тайге принято называть вообще всех мелких золотопромышленников. Некоторые из них, почти большинство, занимаются, между прочим, скупом золота у «летучки» и у рабочих с соседних приисков, моют на «сухой бочке», т. е. продают спирт по золотнику за бутылку, чем и являются серьёзными конкурентами профессиональным спиртоносам…

– Ну, ты иди спать, ложись, Семён, – сказал я.

Последний неохотно поднялся и отошёл. Я прилёг, широко дыша чистым похолодевшим воздухом. Лёгкий ветерок тянул с реки и веял мне в лицо запахом травы, ароматом смолистого, омоченного росою бора.

Какая-то смутная, безотчётная тоска сжимала моё сердце. Не знаю почему, но таинственное дыхание таёжной ночи, мерцание звёзд над моей головой, робкий шелест ветвей, дальние крики филина – всё это сильно действовало на нервы и настраивало моё воображение на особый лад…

В это время недалеко от меня, около речки, кто-то тихо и протяжно запел песню.

Грустный, за душу берущий мотив заставил меня приподняться с моего ложа. Я прислушался. И по мере того, как чистые заунывные звуки, то замирая тихим стоном, то развиваясь широким отголоском, будили тишину тайги, мне становилось невыразимо грустно. Безыскусственные слова старинной песни, передающие тоску-кручину доброго молодца, заключённого в «царёв крепкий каземат», согласовались с душевным настроением певца. Голос звучал неподдельной страстью:

«Ты прощай, моя сударушка, И люби, кого задумаешь…» – тихо звучала песня. Чья-то тёмная фигура проскользнула мимо меня, шурча кустарником. Я узнал нашего проводника.

– Это ты, брат? – окликнул я.

– Я, барин, – отозвался тот, подходя ко мне, – обеспокоил я вас, разбудил песней-то?

– Ничего… Мне всё равно не спалось. Садись – поговорим. Как тебя зовут-то, слушай?

– Николаем меня зовут, – ответил парень, подсаживаясь ко мне.

– Хорошо ты поёшь…

– Голосу у меня теперь прежнего не стало. От вина да от простуды, должно быть… Раньше в Россее я получше певал…

– Да, так ты российский уроженец? – спросил я.

– Поселенец я. К Тисульской волости приписан…

– Давно в Сибири?

– Года четыре. Молодой ещё пришёл: двадцати двух лет…

Я помолчал. Николай встал и хотел идти.

– Погоди, брат: посидим, поболтаем, коли спать не хочешь, – остановил я его. – Так ты часто поёшь по ночам?

– Пою, когда вздумаю… Взгрустнётся ежели… – ответил Николай.

Тон его слов, проникнутый затаённой грустью, не ускользнул от моего внимания.

– Что ж, по родине тоскуешь, стало быть? – спросил я.

– Не то што по родине, а так… глупость одна… – нехотя протянул парень, видимо не желая начинать разговора.

Но любопытство моё было уже задето. Я знал, что у каждого из бездомных бродяг, скитающихся по тайге, подобно Николаю, есть своё прошлое, более или менее интересное.

– Так чего скрытничать-то, брат? Расскажи, что у тебя за кручина: может, и помогу чем.

Николай молчал и затем, подумав немного, опустив уныло свою голову, начал:

– Оно видите ли, барин, кручина-то моя какая… Из-за неё-то я и в Сибирь попал… Жил я в своём месте у одного купца в работниках на хуторе. Работников нас всего было человек шесть, стряпуха и ещё – жила с нами же – прислуга комнатная… Любовью звали. Девка смиренная, работящая, и чтобы насчёт чего худого… ни-ни-ни!.. Сапожника одного – отставного солдата – дочка… И дивное дело, братец ты мой: не то, чтоб красавица она была, а так себе… Всего и красы в ней было – коса чёрная, как смолевая, до пояса, да глаза… Тихие такие – кроткие словно бы, а как взглянет она ими, так про всё забудешь!.. Ну и то сказать: сердце у ней мягкое было, жалостливое. Характеру нестроптивого… Грамоту она тоже понимала: иной раз, в праздник, где бы песни петь, али там плясать, как другие-прочие, она сидит себе где-нибудь в уголку, книжку читает…

Промеж нас с нею спервоначалу только и разговору было: «здравствуй» да «прощай», а на после – стал я примечать, будто бы Любаша на меня почаще посматривает… А я-то уж о ней не со вчерашнего дня подумывал!.. Долго ли, коротко ли – слюбились мы. Солдатчину сбуду, думаю себе, – женюсь на ней. Живём – душа в душу… Люди пока что не разузнали ещё: скрытно держались мы, сторожком… Водки я тогда и в рот не брал. Да раз как-то в храмовый праздник с ребятами и разрешил…