В завоеваниях рожденные

Турак искал удовольствий и тем обрек женщину на мучительную смерть. И этот человек, его отец, которого он презирает, купается в своих садистских наклонностях, радуясь тому, что лишил сына даже мелкой радости.

— Я браксана, — с вызовом сказал Турак.

— Ты? — Секхавей, казалось, удивился, и это удивление — еще один способ задеть гордость сына. — Действительно?

Турак в ярости бросил в него платком, но дверь уже закрылась.

— Так больше не может продолжаться, — пробормотал Турак. — Если он хочет заставить меня…

Дверь отворилась. Селина вошла, подняла платок, мягко спросила:

— Господин?

Он рукой сделал ей знак приблизиться. Селина была невысокой, черноволосой женщиной, полубраксана. Узкие бедра явно имели своим генетическим источником какую-то другую расу.

«Почему она осталась? — подумал он. — Что заставляет ее служить такому человеку?».

Она несла небольшой поднос, на котором стоял болеутоляющий напиток в изящной чаше. Это было средство, которое принимали часто, и вряд ли оно может ему помочь. Но это лучше, чем ничего. Турак с благодарностью выпил.

Покровительство. Она — в этом Доме, потому что она здесь под защитой. Независимо от того, что Секхавей ненавидит женщин, одна, по крайней мере, нужна ему для ведения дел. И даже если он ненавидит Селину, ему приходилось смириться, пусть даже держа камень за пазухой, с ее присутствием, ее осведомленностью. Традиция браксана требовала этого.

— Неужели… та женщина? — Турак не мог употребить какие-то более конкретные слова, словно опасаясь, что кошмар станет реальностью только в силу словесного образа.

Она покорно улыбнулась:

— Та? Из простых? Я сомневаюсь. Возможно, за ней следят, — он знал, что она лжет, но был благодарен. — Для тебя это имеет значение?

— Он делает это, чтобы причинить боль мне, — в его голосе звучала ненависть.

— Он хочет, чтобы ты был к этому безразличен.

— Он ненавидит меня!

— Не больше, чем должно. — Она взяла чашу у него из рук и поставила, уже пустую, на поднос. — Нет, это не так.

Он закрыл глаза, и голова его откинулась на подушки из грубого шелка.

— Да. Сколько должно… Вечная ненависть… Я хочу убить его, Селина!

Она помолчала минуту, потом сказала:

— Если бы ты действительно этого хотел, ты не сказал бы мне. Ты никому бы не сказал, даже под пыткой. Слишком опасно. Убийство браксана… это непросто, Господин. Могу я считать, что ты не был серьезен?

Он посмотрел на нее и попытался угадать, о чем она думает. Но то ли он не умел читать людей, как книги, то ли она была начеку… Какой должна быть женщина, выбравшая для себя служение Секхавею и делающая это столь успешно, что так и не стала жертвой его человеконенавистничества?

— Можешь, — ответил он ей наконец, удивляясь силе ее духа. Селина покинула комнату.

«Если бы ты действительно этого хотел…».

Он говорил себе это тысячу раз, он видел во сне бесконечное число вариаций гибели отца, и всякий раз его рука, рука Турака, держала нож, бросала бомбу, опускала меч… Но действительно ли он готов? Учитывая все, что может повлечь за собой эта смерть…

Да, это было бы прекрасно!

Он вновь представил утес на Матинаре, но видение было нечетким. Воображение не приносило ему очищающей силы… Сны и видения бледнели перед лицом реальности, им не хватало истинных чувств.

Сможет ли он это сделать?

Много лет назад Турак бы однозначно ответил: нет, больше не возвращаясь к этой мысли; несколько месяцев или даже дней тому назад он бы прогнал от себя эту мысль после краткого анализа возможных последствий. Сейчас же… идея казалась многообещающей. Секхавей довел его до такой степени отчаяния, отобрав права совершеннолетнего, превратив в игрушку, радуясь его страданиям, что Турак чувствовал необходимость что-то делать, а не сидеть изо дня в день, из года в год сложа руки — именно этого и ждет от него отец. Месть будет сладкой после всех этих унижений. Но как?

В эту ночь он не пил. Впервые за много месяцев он решил обойтись без фальшивой помощи алкоголя, чтобы ум его был ясен. Турак убрал в шкаф приготовленные бутылки. С чувством терпкой горечи он вспомнил унижения, причиненные ему Кеймири, и ненависть загорелась в нем. Он чуть было вновь не вернулся к вину, чтобы забыться. В этом Доме Турак теперь был как в ловушке, зависящий от человека, единственным чувством которого по отношению к Тураку была ненависть. Взаимное презрение было нередкой основой взаимоотношений взрослых браксана, но Турак был даже лишен права называть себя взрослым. Для сына наступило время действовать — пусть отец пожнет семена ненависти, брошенные в благодатную почву. А если действовать придется не без риска и даже нарушая закон — что ж, значит, нужно быть осторожнее.