В зеркале сатиры

Рядом с табличкой белела кнопка звонка. Крашенинников нажал на нее и услышал, что из-за обитой коричневым дермантином двери раздался мелодичный перезвон мелодии марша Черномора из оперы «Руслан и Людмила». Дверь сама собой отворилась.

Первым, что увидел Фотий Георгиевич, была огромная, во всю стену, фотография, изображавшая аквалангиста со съемочной кинокамерой. Какая-то пучеглазая рыба старалась уйти от человека в маске, а тот, энергично работая ластами, настойчиво преследовал ее. Водоросли, гонимые быстрыми струями воды, пригнулись, как степные ковыли, от внезапно налетевшего шального ветра.

Сбоку на придвинутой к окну подставке стоял большой аквариум. Он имитировал морское дно. Зарывшись в крупный морской песок, лежал затонувший корабль. Над ним висел батискаф с помещенной внутри электрической лампочкой. Вода вокруг батискафа бурлила, пузырьки воздуха поднимались на поверхность и с тихим шелестом лопались. Вокруг сновали золотисто-зеленые юркие рыбки.

А вся противоположная окну стена была оклеена плакатами, рекламирующими всевозможные средства передвижения под водой — от простейшего акваланга и ласт до подводной лодки с педальным двигателем. Многие плакаты содержали пояснения на английском и французском языках.

Так вот, значит, где работает его внук Гоша!

Дед еще раз огляделся вокруг и только сейчас заметил, что в углу, за аквариумом, у низенького столика сидит паренек, примерно Гошиного возраста, и, подняв огненноволосую голову, с интересом его изучает. Отставной водолаз поклонился.

— Приветствую вас, товарищ. Не угодно ли присесть?

Крашенинников опустился на краешек новомодного кресла с поролоновым сиденьем и спинкой.

— Чем прикажете угощать вас? Чай, кофе? Рекомендовал бы настоящий цейлонский чай — напиток богов, трофей нашей последней экспедиции на этот экзотический остров. Эллен, — крикнул молодой человек, — принеси нам чаю!

Открылась дверь в соседнюю комнату, и появилась миловидная девушка с подносом в руках. Она поставила стаканы с горячим чаем на столик и, подхватив щипчиками два куска сахара, вопросительно взглянула на посетителя. Крашенинников от сахара отказался.

— Я вас слушаю, товарищ, — опять как-то мягко и проникновенно проговорил молодой человек. — Наше бюро к вашим услугам. Что вас интересует?

— Видите ли, юноша, — не зная, как начать разговор, промолвил Фотий Георгиевич, — сам я подводник и интересуюсь этим делом…

— У вас есть какие-нибудь конкретные предложения? Но тогда не спешите их высказывать. Я рекомендовал бы вам встретиться с шефом —  Георгием Александровичем Крашенинниковым: подводное дело — его стихия. Но, к сожалению, сейчас он отсутствует, занят важными переговорами в институте Океанологии. Загляните к нам завтра. Я же тут только технический исполнитель, клерк, как говорят на родине Шекспира.

Пришлось деду откланяться и пообещать, что завтра он обязательно зайдет еще раз. Проходя к двери, он мельком взглянул на стол, где была подготовлена к отправке почта бюро. Всюду на конвертах стоял одни и тот же обратный адрес: «Москва, почтовый ящик 23–67».

«Солидная фирма — ничего не скажешь», — подумал отставной водолаз, захлопывая дверь, за которой опять раздалась мелодия марша Черномора…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,

утверждающая, что источник общественной мысли практически неиссякаем

Автор опасается, что из нескольких предыдущих глав читатель может сделать обидное для ЖСК «Лето» заключение, будто устремления его руководителей стали уж слишком заземленными. Спешить с такого рода категорическим выводом не следует. Дело в том, что они вдруг проявили жгучий интерес к монументальной пропаганде.

Все решили, что поселку не хватает памятника. На самом деле, густо населенная административная единица, хотя и не отмеченная на генеральных картах, но лишенная монумента, все же выглядела, по меньшей мере, странно. Короче говоря, увековечить кооперативный поселок каменным изваянием стало твердым решением правленцев. Открытым оставался вопрос о том, кто, конкретно, должен быть запечатлен в бронзе, мраморе или гипсе.

Естественно, что заправилы кооператива обратились за консультацией к Аввакуму Хлабудскому, как к наиболее сведущему в вопросах искусства члену кооператива. Художник, находившийся с самого раннего утра и подпитии, внес такое предложение:

— Я бы поставил памятник человеку, который придумал водку. Гениальная личность! Кажется, его звали Смирновым…

Против человека с довольно распространенной русской фамилией восстали все активисты кооператива, и и особенности его председатель, не желавший даже малейшего намека на открытый им чрезвычайно выгодный бизнес. Предложение Хлабудского единодушно осудили и стали думать.