В зоне поражения

Да и у Сашки ноги здорово дрожали. Хотя ушиб коленку несильно, саднило только. Но тут он почувствовал, что и руки у него дрожат. Поднял их, а они сами по себе трясутся — не было еще с ним такого… даже когда плевательницу на голову насадили… Опять он об этом. Еще сильней руки трясутся и плечи вздрагивают…

Около деревянного вокзала — палисадник с обкромсанными тополями — кому это нравится так калечить деревья? А потом все лето эти тополя походят на ежики, какими моют в школьном химическом кабинете стеклянные пробирки…

Сашка опустился на длинную зеленую скамейку под тополями и с недоверием, как на чужие, посмотрел на свои руки и ноги. Все еще трясутся — вот припадочный-то!

— Ты упал, мальчик, ушибся? — Толстая тетка в вишневом плаще, со светлыми кудряшками — вылитая тетя Клава — жалобно глядела на него с дальнего конца скамейки — будто это она сама «ушиблась».

Рядом с ней чемодан и большая сумка в черную красную полоску. Если и учительница — не страшно от своих чемоданов никуда не побежит.

— Упал, — буркнул в ответ Сашка.

— Ты промой колено, за вокзалом колонка есть…

— Ладно… — Привязалась еще!

— Ты сейчас сходи, сразу надо, — настаивала женщина. — А то ведь заражение может быть.

Сашка поднялся — нигде человеку не дадут покоя. Он боялся, что ноги совсем перестанут его держать. Но когда встал, они, вроде, успокоились…

— Промоешь, приходи сюда, у меня бинтик есть.

Ну! Бывают же такие — забота прямо лезет из них. Как же, сейчас он и побежит — жди! Даже если бы она хлеба с колбасой обещала — он не придет… В животе у него давно урчало от голода. Может, и руки-то дрожали от голода?

Сашка обогнул деревянный вокзал с двумя дверями, на одних огромными буквами выведено: «Буфет». В буфет бы ему сейчас — прямая дорога…

За вокзалом открывалась широкая, с перемешанной грязью дорога. А вдоль нее двухэтажные одинаковые дома — деревянные и тротуары тоже деревянные.

Водопроводная колонка — прямо перед вокзалом, в центре небольшой заасфальтированной площадки. Порядок! А то наставят гипсовых физкультурников, а человеку даже напиться негде.

Сашка повернул холодную чугунную ручку. Из крана ударила тугая струя, она била в ладонь и вся выбрызгивалась. Тогда он привернул ручку, укротил струю, набрал в горсть холодной воды и хлебнул, еще набрал горсть и еще выпил, теперь уж желудок не был таким пустым, не казалось, что он слипается.

Полную ладошку воды Сашка плеснул на колено. У-уй! — он зажмурил глаза, покрутил головой — так защипало колено. «Самой бы так», — подумал о тетке, посоветовавшей промыть колено.

— Парень, а тебя-то за что турнули? — Рядом стояли те, которых выбросили из вагона.

Низкорослый совсем оклемался, сразу же сунул большую голову под кран. А спрашивал тот — длинноволосый. Кудри у него даже уши закрывали и чуть не до плеч спускались колечками. Завивает, наверное! И баки чуть не до самого подбородка.

Длинноволосый смотрел на Сашку с интересом.

— За компанию, — ответил Сашка парням.

Он все-таки обрадовался, что парни вернулись. Ведь то, что их вместе выбросили из вагона, делало его уже почти своим среди них. И так захотелось Сашке все рассказать этим парням, чтобы хоть они поняли его.

— Видать, компанейский ты, — засмеялся длинноволосый и стал отмывать свою куртку, весь рукав ее был в мазуте.

Длинноволосый тер рукав пучками прошлогодней травы, споласкивал водой, но мазутное пятно не уменьшалось…

А низкорослый даже не смотрел на Сашку — у него все лицо было расквашено: он прикладывал мокрую ладонь то к рассеченной брови, то к распухшим, кровянившим губам и ругался — еще похлеще, чем в вагоне. Сашка знал, как ему сейчас щипало лицо, не так еще заругаешься…

Третий из парней — выше всех, плечи — дай бог, видать, сильнющий, а глаза добрые. Он напился из колонки и хотя под глазом у него тоже был синяк, не суетился и не ругался, стоял в сторонке, улыбаясь.

Молча, ни на кого не глядя, низкорослый двинулся от колонки, сразу же и кудрявый бросил пучок мазутной травы — нисколько не оттерся его рукав — и заторопился следом, по-прежнему, улыбаясь, потянулся за ними высокий.

На Сашку они больше не взглянули. Самому идти за ними теперь, когда знают, что из-за них попало, и все-таки не позвали с собой — нельзя. Навязываться он не станет. Конечно, у них своя компания, видать крепкая, и какое им дело до Сашки…

— Эй, парень, подойди-ка! — закричал длинноволосый. Все трое стояли на деревянном тротуаре и смотрели на Сашку.

Позвали! Но Сашка не побежал. Он медленно, вроде даже неохотно, подошел к ним и сразу напоролся на оценивающий, хмурый взгляд из-за кровавых век большеголового.

— Ты где живешь-то? — спросил кудрявый и указательным пальцем обтер губы.

— Да так… — Сашка не знал, как отвечать, чтобы они не потеряли к нему интереса. Человек без друзей и без дома — много ли он стоит? — Ушел из дому, — все-таки признался он, — и не вернусь больше.

— А что делать будешь? — допрашивал длинноволосый. — Бичом станешь?

— Каким бичом?

— Ну, бродягой! — засмеялся длинноволосый. — Русским же языком говорю.

— Нет. Я работать буду. На север пробираюсь, там работать буду.