Ва-банк

Эти люди не были похожи на французов, и все же они были французами. Добропорядочные граждане, они не имели, однако, ничего общего с моим отцом или с кем ни будь, кого я знал в детстве. Когда я бывал с ними, то чувствовал, что они привержены совсем не тем идеям, которые захватили меня в молодые годы. И я часто говорил им «Я допускаю, что не стоит забывать прошлое, но прекратите разговоры об этом. Ведь это невероятно, но, даже после окончания войны, среди вас есть сторонники нацизма! Вы живете в Венесуэле, среди простых, открытых людей, и все же не способны понять их замечательную в своем роде философию. Их отношение к жизни, друг к другу — вот причина того, что здесь нет дискриминации — ни расовой, ни религиозной. Если кого и поражает вирус классовой ненависти, направленной на привилегированные классы, так это разных неудачников, живущих на самом деле в ужасающих условиях. А сейчас и этого нет.

Вы просто не способны наслаждаться жизнью, потому что лишены вкуса. Разве в ней, кроме непрекращающихся войн между людьми с разной идеологией, больше ничего не осталось?

Прошу вас, не возражайте. Не ведите себя как высокомерные снобы, как исследователи слаборазвитых народов. Да, вы более образованны, чем большинство людей здесь, но что из того? Сумма знаний, даже самая большая, не заменит ума. Если ваши сердца остаются холодными, эгоистичными, злобными и черствыми — что бы вы ни узнали, вас это не обогатит.

Бог создал солнце, море, бескрайние прерии и сельву, но разве создал Он их только для вас?

Неужели вы считаете себя той кастой, высшее назначение которой — организовать порядок в мире? Когда я смотрю на вас, слушаю вас, мне приходит в голову, что мир, управляемый такими мелкими душонками, как ваши, обречен на войны и революции. И если вы говорите, что стремитесь к миру и покою, то делаете это лишь для собственной выгоды».

У каждого из них имелся список людей, которые должны были быть уничтожены, изгнаны из общества или посажены в тюрьмы. Хотя это и настораживало меня, я не мог не смеяться, слушая разглагольствования этих людей в кафе или фойе какого-нибудь третьеразрядного отеля, критикующих всё и всех и приходящих в результате лишь собственных рассуждений (иное мнение они просто игнорировали) к заключению, что именно они — спасители человечества.

И я боялся их, да, не на шутку боялся, у меня возникало настоящее чувство опасности, потому что эти пришельцы несли с собой вирус агрессивных идеологических догм.

В 1947 году мне довелось познакомиться с бывшим жуликом по имени Пьер Рене Делоффр. У него был только один предмет обожания — генерал Ангарита Медина, бывший президент Венесуэлы, свергнутый в результате последнего военного путча в 1945 году. У Делоффра были энергичный характер, открытое сердце, за все, что бы он ни делал, он брался с энтузиазмом. Со всей страстью он убеждал меня, что люди, которые выиграли в результате путча, не стоили даже шнурков от ботинок Медины. По правде говоря, он не убедил меня, но я был тогда во взвинченном состоянии и не собирался ему противоречить.

Он подыскал мне работу через банкира, по-настоящему славного парня, которого звали Армандо. Он был родом из влиятельной венесуэльской семьи, благороден, великодушен, интеллигентен, хорошо образован, остроумен и необыкновенно храбр. У него имелся только один недостаток — он был обременен глупым братом по имени Клементе. Некоторые из последних выходок этого брата ясно дали мне понять, что он нисколько не повзрослел за последние двадцать пять лет. Без лишних церемоний Делоффр сразу представил меня банкиру:

— Мой друг Папийон, который бежал из французской ссылки. Я вам рассказывал о нем.

Армандо тут же меня принял и с прямотой, свойственной истинному аристократу, спросил меня, нуждаюсь ли я в деньгах.

— Нет, сеньор Армандо, но мне позарез нужна работа.

Я немного схитрил, потому что хотел выяснить сначала, как обстоят его финансовые дела. Впрочем, в этот момент у меня действительно еще водились деньги.

— Зайдите ко мне завтра, в девять.

На следующий день он повел меня в гараж под названием «Франко-венесуэльский» и там познакомил со своими друзьями, тремя молодыми людьми, полными жизни, готовыми со всей энергией взяться по первому знаку за любое дело. Двое из них были женаты. Один на Симоне, блистательной парижанке двадцати пяти лет; другой — на Диди, двадцатилетней голубоглазой англичанке, хрупкой, как фиалка, матери маленького мальчика Крики.

Они были симпатичными людьми — открытыми, искренними, эмоциональными. Меня встретили с распростертыми объятиями, как будто знали давно. И тотчас же устроили мне в гараже постель в углу, более или менее прикрытом занавеской и расположенном недалеко от душа. Это была моя первая настоящая семья за семнадцать лет. Молодые люди любили, уважали меня и заботились обо мне. И это окрыляло. Хотя я и был на несколько лет старше их, но испытывал такой же, как они, интерес к жизни и получал столько же радости, живя вне каких-либо правил и ограничений.