Вадимка

— Совсем другая елань, — уверяет он. — Та поуже была, увалы по бокам не встречались. А сосёнки везде одинаковы.

— Ну-ну! — мрачно кивает Степан Степаныч. — Веди, Сусанин.

Сосёнка та же, трудно её не узнать. Как же обрадовался ей Вадимка! Кубарем свалился с лошади, бежит по кочкам — брызги во все стороны. Точно не помнит, куда положил щенка. Вроде вот на эту сторонку, где веток побольше. Нету. И здесь нету, и здесь…

— Тымба! Тымба!

Ищи ветра в поле.

Темник сконфуженно чешет затылок, виновато разводит руками:

— Знать, бес попутал, ребята! Надо было влево своротить; стал быть, подходящий кружок дали.

Мы молчим. Сами виноваты — не послушались Анну Петровну.

Опять хлынул дождь. Противная дрожь пошла по всему телу.

— Как решим, Федя? — Степан Степаныч снимает с плеча ружьё.

— Я думаю так: выстрелить раза два-три, натянуть палатку и ждать. Должны найти нас эвенки.

— По-моему, разумно.

— И я так думаю. — Темник осторожно слезает с Грозного.

— Устроим перекур с дремотой!

Трижды, с небольшими интервалами, ухает тишина от наших выстрелов. Я вытаскиваю из чехла палатку, один конец привязываю к стволу сосёнки, другой… Куда ж другой? Ничего не получается. Просто надо накрыться палаткой и ждать.

Вадимка бродит по воде, опустив голову. Не поймёшь, что у него на лице: то ли капли дождя, то ли слёзы.

— Нету, батя, нигде нету. А на сосне кто-то метку сделал. Видишь?

— Это я, Вадим. — И достаю из кармана кусочек коры. — Вот.

— Для меня, да?

— Для тебя.

Небольшой островок постепенно затопляется. Мы усаживаемся возле сосёнки, накрываемся палаткой, ждём дальнейших событий.

Степан Степаныч смотрит на часы, выуживает из пачки папиросу. Курит он через каждый час.

— Как жизнь, Вадимка?

— Ничего, дядя Стёпа. Тымбу жалко.

— Жаль, Тымбу, Вадимка. — Степан Степаныч шуршит отсыревшими спичками. — Хороший пёс получился бы, самый охотничий. Знать, не судьба, брат.

Гурьяныч возле меня сидит, чувствую, ногами подрагивает. Наверно, не рад, что поехал с нами.

— Давайте сосёнку срубим, — говорит он. — Костерок раздуем, погреемся.

Никто не соглашается рубить сосёнку. Жалко.

— Тогда совсем отсюда не выберемся. — Степан Степаныч зажёг-таки спичку. — Как-никак ориентир, ещё раз покружиться можно.

Дремотно и скучно сидеть под палаткой, слушать шумливый дождик. Чайку бы сейчас горячего. И поспать часа три-четыре.

Пустые мечты.

— Дядя Ваня, расскажите что-нибудь интересное, — просит Вадимка.

— Отчего не рассказать! — соглашается Иван Гурьяныч. — Всё одно время проводить. Стал быть, поехал я однажды на изюбра — панты хотел добыть. Есть за Тымбой-речкой хо-о-рошие солонцы, далеконько, правда, километров тридцать. Сел на колхозную Пегануху, винчестер вот этот снарядил, шубёнку прихватил, чтоб ночью не замёрзнуть. Приезжаю на место, лошадёнку спутал, пустил на волю. А сам за шубу и на сидку.

Изюбр, как известно, чуткая зверина. Коза, гуран — те с вечера прут. А он за полночь выходит, осторожничает, ждёт, когда охотник уснёт.

Сижу я; веточек понатыкал, чтоб неприметней было; винчестер изловчил прямо на солонцы. Жду, стал быть, гостя.

Хорошо: ни комара, ни мошки нет.

Часа в три этак, может пораньше, слышу, кто-то с пригорка сбегает. Тяжело так, аж земля осыпается, камешки стукотят. Он, думаю. Кому ж ещё?

Ловко я его жиганул — не мыкнул ни разу. Выскакиваю из засады, на ходу нож достаю. Полоснул изюбра по брюху, чтоб затхлости в нём не было, и на спокой подался. Завтра, мечтаю, всё, как есть, обделаю.

Утром просыпаюсь, глазами хлоп-хлоп. Батюшки!.. Пегануха моя лежит. Леший притащил её на солонцы.

То-то показалось мне, что большой живот у изюбра. Надо б дурачине рога пощупать, а я, значит, подумал: куда они денутся?

Степан Степаныч сдержанно хмыкает — знает он эти истории. И я слыхивал их. А Вадимка от души смеётся. Кобылу, понятно, жалко, да ведь дело прошлое.

— А что дальше было, дядя Ваня?

Тут уж Вадимка не отстанет, пока всё не выпытает.

— Дальше смех и грех на мою голову. Пришлось тридцать километров пешком плестись да ещё шкуру в мешке нести. Дома жёнушка вальком встретила. Колхоз деньги за кобылу требует. А мне для лечения панты позарез нужны. Кручусь, кручусь, никак не выкручусь. В пору камень на шею да в омут.

Иван Гурьяныч смеётся вместе с Вадимкой.

— Потом я, значит, из хвоста Пеганухи метёлку жене своей сделал. Всё прибыль. Бывало, как вспомнит Марья про несчастную кобылку, давай меня метёлкой понужать. А я терплю, потому что кругом виноват.

Палатка наша стала промокать, мы натягиваем на головы капюшоны. Сидим не двигаясь. Слышно, как позванивают удилами кони, переступают с ноги на ногу, шумно вздыхают, как шлёпают по воде дождинки, как… Нет, это не почудилось! Прогремел далёкий выстрел.

— Давай, Гурьяныч, из винчестера.

Три раскатистых выстрела звучат ответно.

— Скоро будут. — Темник торопится под брезент. — На оленях они мигом.

Последние сантиметры земли скрываются под водой. Надо вставать.

Проходит час с тех пор, как мы услышали чей-то выстрел.

Это я по папироске Степана Степаныча сужу.

— Д-долго не еду-ут, — дрожит Вадимка.

— Потерпи, сынок, скоро уже.