Вадимка

— По-русскому обычаю, — чокается он с Гарпаном. — Прощай, Гарпан Гильтоныч! Как говорится, гора с горой не сходится, а человек с человеком и в тайге могут встретиться. Возьми-ка на прощание мою трубку. Добрая трубка, французская. Главное, лёгкая и сносу нет.

Я дарю старику охотничью сумку, что привёз из Монголии. Иван Гурьяныч снимает с себя синий плащ.

— Бери, Гарпан, помни нашу дружбу!

Ничего такого не ожидал старик, растерянно смотрит на нас. Не подарки дороги — что они, пустяки! — внимание к человеку.

— Спасибо! — только и говорит Гарпан.

А нам никаких слов и не нужно, мы и так понимаем, что к чему.

— До свидания, Гарпан!

— До свидания, ребята!

Старик садится на рослого оленя, второго берёт в повод. И вот уж мелькает в чаще сутулая Гарпанова спина, оленьи рога, тощие вьюки на сёдлах. Минуты через две всё исчезает за соснами.

Вскоре трогаемся и мы, только в другую сторону — на восток.

Глава шестая КТО УБИЛ КОЗУ?

Путь наш лежит через горы, топи, реки. Маршрут поначалу был довольно ясен. Надо пройти километров пять по Говорушке, свернуть в широкую долину, проехать по ней часа три-четыре. Там встретится вторая речка — Талаканка. Её тоже надо перебрести. И сразу повернуть направо, так, чтобы солнце всё время было навстречу, а река сбоку. Этой дорогой ещё день ходьбы. И как раз попадём в районный центр.

Четвёртый день нашего путешествия начался нескладно, особенно для меня. Как-то всегда так получалось, что я переезжал речки на Милке и не было такой переправы, где бы ни купался. В конце концов, я стал садиться на нее в одних трусах, при необходимости прыгал в воду и плыл самостоятельно.

К полудню снова потерялась Тымба.

Мне надоела эта канитель, Ивану Гурьянычу тоже. Один Степан Степаныч терпит. А Вадимка стоит возле Милки, опустив голову. Дрожащие руки его мнут повод, ресницы влажно подрагивают. Это не потому, что я его ругаю; ему жалко Тымбу.

Темнику не хочется слезать со своего трона. Он думает, как поскорее выбраться на сухое место, стать лагерем, сварить что-нибудь, поесть и вздремнуть часок-другой.

— Стал быть, шут с ним, со щенком, — зевает Темник. — Прибежит — хорошо, а нет — ещё лучше. Дай бог самим выбраться из чёртовой трясины.

Степан Степаныч молчит и курит.

— А я пойду искать Тымбу! — упрямится Вадимка. — Это дедушка Гарпан виноват. Я не хотел отпускать её.

Ну что ты станешь делать! Опять зло подбирается ко мне, и я кричу:

— Оставайся, если хочешь! Твой щенок нас в гроб загонит!

Степан Степаныч хмурится, терпеливо жуёт мундштук дешёвенькой папироски — последней, если я не ошибаюсь.

— Ты не прав, Федя, — говорит он осуждающе. — Все мы согласились взять щенка — значит, все мы за него в ответе.

— Я возражал, если ты помнишь.

— Да, сначала возражал, а потом согласился — разница небольшая. Давайте сделаем так: вы поедете дальше, остановитесь где-нибудь на пригорке, а мы с Вадимкой назад повернём, Тымбу поищем.

Предложение Степана Степаныча не вызывает во мне восторга: не хватало, чтоб мы потеряли друг друга. Тымба Тымбой, а люди людьми.

— Нет, — говорю я, — так не пойдёт.

Мы поворачиваем лошадей и едем в обратную сторону. Вода с утра хлюпает в наших моршнях; они, будто мохнатые жабы, ненасытно пьют мутную жижу. Моросит мелкий, мелкий дождичек.

Хочется есть, пить, спать — всё сразу.

Ни в воде, ни в кочках Тымба потеряться не могла. Ближний перелесок от нас километрах в пяти-шести. Если нет в ближнем, нужно ехать во второй. А где он, второй? Километров за десять?

— Ты не помнишь, Стёпа?

— Как будто так, Федя.

Я уже усмирил свой гнев. Правда, он ещё тлеет, как худая головешка в печи, но огня больше не будет.

О, мокрое счастье наше! И ты иногда поворачиваешься к нам лицом. Негодница Тымба стоит возле чековой лиственницы, неотрывно смотрит вверх. У ног её лежит растерзанный бурундук, на верхушке дерева сидит белогрудая белка.

— Тымба, на место! — кричит Вадимка.

Щенок отскакивает от дерева, бежит в чащу. Сын бросается за ним, хватает, прижимает к себе.

Здесь мы варим обед и отдыхаем часа полтора. Стреноженные лошади пасутся возле дымокура. Степан Степаныч и Темник похрапывают, подложив под головы сёдла. Вадимка играет со щенком.

Я сижу у потухающего костра, размышляю о нескладном путешествии. Запасы наши кончаются. Последнее мясо мы сварили ещё вчера, крупы не густо. По праву завхоза я решаю с завтрашнего дня ввести хлебную норму. Хорошо, если плутать нигде не будем.

Странная попалась нам тайга. Сколько идём — ни глухаря, ни рябчика нет, одни бурундуки да белки. Какой толк от них?

Часа в четыре трогаемся дальше. Иван Гурьяныч, покачиваясь на Грозном, предлагает сократить дорогу по диагонали. Место знакомое, только что проезжали.

Вроде бы хорошо, заманчиво — кому охота по кривой топать? А Степану Степанычу не нравится. Он скручивает папиросу из берёзового листа, чиркает спичкой. Затянувшись, долго и надсадно кашляет.

Не может Степан Степаныч без табаку.

— Дело ваше, решайте как хотите. Только скажу одно: горе тому, кто пытается сократить таёжные тропинки.