Вадимка

Скажем, права была Анна Петровна: человек меняется и тайга растёт. Мог Иван Гурьяныч забыть дорогу в районный центр. Но общее направление он должен знать: где какие хребты, реки, долины. Это ж ни в жизнь из головы не выветрится!

Не могу я понять Ивана Гурьяныча.

Утренний подъём наш безрадостен: стреноженная Милка подобралась к лагерю, съела весь хлеб. Я отогнал кобылу, когда она дожёвывала последний кусочек.

Иван Гурьяныч хотел поучить бессовестную конягу, но все мы, особенно Вадимка, заявили решительный протест. Уж если кого учить, то меня, конечно: не застегнул суму с хлебом.

Мы едим картошку в мундирах, посыпаем крупной солью. Никто ни словом не упрекнул меня в ротозействе. И это меня особенно удручает. Больше всех кричу, ругаюсь, навожу порядок, а сам… завхоз липовый! Ладно, если доберёмся сегодня до места. А если нет?..

Тымба картошку не ест, ей приходится голодать по-настоящему. Она лежит против Вадимки, вытянув лапы, положив на них мордашку. Смотрит на нас и не понимает, почему мы не даём ей хлеба.

Нет хлеба, Тымба.

Сын охотился с палкой на бурундука, хотел подкормить свою любимицу, но напрасно — и бурундуки не часто попадаются.

Единственная радость наша — ясная погода. Почти неделю не видели мы голубого неба, жаркого солнца, тепла и света. Разноголосо приветствуют нас птицы; даже противная кукша, та, что лазит по охотничьим капканам, сегодня весела и миролюбива.

Лес не выпускает нас до самого полудня. Он стал и зеленей и выше, а трава на полянах гуще. Всё чаще попадаются мшистые места.

Никто из нас не сомневается, что мы опять заблудились. Талаканка с утра покинула нас, резко крутанула влево, прощально сверкнув гремучей водой. На этом месте тропинка раздваивалась; мы пошли по той, что была протоптанней.

Обедали по-быстрому, ели картошку. Даже каши нет больше.

Хоть бы рыбки поймать.

Степан Степаныч угадывает мои мысли, показывает на белую полоску на горизонте:

— Скоро, Федя, рыбку будем ловить.

— Где?

— Во-он там — кажется, на Витиме.

— На Витиме? Брось дурачиться!

Часа через три мы подошли к широкой полноводной реке. Над водой вьются белые птицы, противно горланят, чиркают по воде крыльями.

Птицы эти — чайки.

Итак, Степан Степаныч был прав.

Мы стоим на крутом берегу Витима, как мореплаватели вдали от Родины. Мы не знаем, куда идти нам и далеко ли. Хорошо, если встретится катер или моторная лодка. А если нет?

Степан Степаныч вытаскивает из кармана газетку — запасливый человек! — трёт на ладони берёзовый лист, закуривает.

— Как жизнь, Вадимка?

— Ничего, дядя Стёпа. Солнышко вот греет.

— Солнышко — хорошо, — щурится Степан Степаныч. — Вечером тайменя на крючок подцепим, уху тройную сварим. Жирную-жирную, с золотистой плёнкой. Перец у нас есть, лавровый лист найдётся. А лук на берегу должен расти.

Верно, приправа к ухе у нас имеется. Иван Гурьяныч сомневался: не мало ли берём?

Темник взбирается на валун, обтёсанный стремительной водой, тупо смотрит на посеребрённую гладь, на тоскующих чаек, что-то бормочет себе под нос, удивлённо разводя руками.

Степан Степаныч смотрит на притихшего Темника без гнева и упрёка. Больше того, ему хочется подбодрить старика, вызвать к какой-нибудь деятельности.

— Помнится, Иван Гурьяныч, вы нам рассказывали, как на красные тряпочки ленков ловили. Я на этот случай припас красный материалец. Не попробуете?

— Можно попытать, — сокрушается Темник,— коль так вышло. То ли глазами плох стал, то ли голова прохудилась. Поди ж ты, какое дело: второй раз обмишулился.

Гурьяныч уходит, захватив с собой рыболовные снасти. Мне хочется посмотреть, как он будет ловить рыбу. Ни червяков, ни кузнечиков у нас нет. Иван Гурьяныч думает поймать гальяна на сухую хлебную корочку. Он мастерит из палочек рамку, натягивает на неё марлю, привязывает верёвочку и спускает в озеро.

— Стал быть, поймаем гальяшку, на него ленка иль тайменя. Закатим пир на весь мир.

Я и на этот раз не верю Темнику, Мне кажется, в озере гальянов нет: уж очень мёртво оно, ни всплеска, ни бульканья. Обычно маленькие рыбки возле берега шныряют, боятся вглубь заплывать.

Мы сидим долго, терпеливо. Но рыбы в озере действительно нет. Никакой. Гурьяныч, вздыхая, сматывает снасти, размоченную корочку досасывает на ходу.

— Стал быть, не везёт мне, горемычному. Эх, раньше-то бывало…

Темник не договаривает, а я не спрашиваю, что было раньше, — незачем удручать старика.

Мы возвращаемся к палатке.

Я вытряхиваю из мешка последние картофелины. Надо сделать похлёбку, чтобы поесть всем. На второе — густой чай с сахаром. Сахару у нас хватит дня на два.

Степан Степаныч вытаскивает карту из рюкзака, ищет приблизительно то место, где мы встретились с Тымбой. От него мы ринулись напрямик и попали на другую тропу. Она тоже идёт рядом с рекой. Только река эта не Талаканка, а Каменка.

Она и привела нас к Витиму.

Вот как всё просто и бестолково.

— Сколько же нам до райцентра идти?

— Километров пятьдесят, если прямиком. А на прямую тропы нет. Надо возвращаться на исходный рубеж.

— Это невозможно, лучше сделаем плот.

— А лошади, чудак человек?

Да, лошади… Я совсем забыл о них.