Вадимка

Витим золотист и ласков, ему нет дела до нашей драмы. Громадины-камни купаются в бегущих струях, жёлтый песок на плёсе похож на обожжённый сахар. Чайки встречают меня возмущёнными криками.

…Нет-нет, всё правильно: Вадимка наказан справедливо.

Лагерь свой мы поставили на крутом берегу; прибрежная полоса Витима вкривь и вкось разграфлена сухим упавшим сосняком. Другая сторона реки скалистая, щербатая, вся в зазубринах, совершенно безлесная. На склонах дремлют орлы: они только что позавтракали и теперь отдыхают.

Стоянка наша пустынна: Степан Степаныч, Темник и Вадимка с Тымбой отправились искать лошадей.

Впервые лошади ушли так далеко — наверное, корм был неважный. А возможно, Милка какой-нибудь номерок выкинула. И стреноженная, она прыгает будь здоров.

Я сижу на камне возле воды, вытянув обмотанную полотенцем ногу. Она похожа на берёзовый чурбак, толстый и безобидный. И болит нестерпимо.

Второй день мы стоим на одном месте: из-за меня, из-за моей больной ноги.

Белые облака круто клубятся на ослепительно синем небе, озарённом высоким солнцем. Горы полукружьем уходят к горизонту; на их фоне, зелёно-бархатном, взмывают надоевшие, вечно голодные чайки. Они так же голодны, как и я.

Степан Степаныч с Темником ели утром шашлык. Иван Гурьяныч отсек два солидных куска мяса, распластал их, насадил на обструганные ветловые палки, сделал надрезы по бокам, посыпал солью и перцем. Палки воткнул близ огня так, чтобы мясо жарилось и не горело.

Я отвернулся, глотая слюнки. Невыносимо было смотреть, как розовые капли жира, стекая, падали в золу, как соблазнительно подрумянивалась корочка.

Степан Степаныч постарался предупредить мой отказ:

— Дело сделано, Федя! Не выбрасывать же?

— А по мне — выбрасывай!

Иван Гурьяныч молчит. Я заметил, с каким сожалением смотрел он на меня и Вадимку.

Как хочется попасть домой! Не скоро потянет меня в новый поход.

К обеду возвращаются Степан Степаныч и Темник с лошадьми. Милка, как и следовало ожидать, увела Грозного далеко в сторону.

Степан Степаныч с ходу лезет в палатку, долго роется в своём рюкзаке, ворошит постель. Я слышу его протяжные вздохи, и сердце сжимается от плохого предчувствия.

— Где Вадимка, Стёпа?

— Кажется, сбежал, Федя.

— Сбежал?!

— Три часа искали, — виновато моргает Степан Степаныч. — Кричали, стреляли, весь лес обшарили. Понимаешь, и карты нет!

Первое моё желание — броситься в погоню. Я приподнимаюсь и тут же падаю: проклятая нога! Я закрываю глаза, стараюсь собраться с мыслями.

— Зря ты, Федя, с ним так…

— Как? — Я не понимаю, о чём он говорит.

— Вначале выяснил бы: кто убил козу?

— Что?!

— Я говорю, узнал бы: он ли убил козу?

— Кто ж её убил? — Я обалдело смотрю на друга. — Ты, что ли?

— Не я, Федя. Иван Гурьяныч.

— Иван Гурьяныч?

— Именно.

Нет, он смеётся надо мной, Степан Степаныч. Темник спал — я сам видел! А может… может, он убил, потом лёг спать? Неужели я зря ударил Вадимку?

Я поворачиваюсь к палатке, возле которой стоит Темник. Он хмуро смотрит на меня. Приготовился к объяснению. Но я молчу. Я думаю: неужели это тот самый Темник, который живёт неподалёку от меня, ездит на курорт за целебной водой, трогательно рассказывает о витимских таёжниках, никогда не трогавших зверя в запретное время?

Я не хочу говорить с Иваном Гурьянычем. Я прошу Степана Степаныча заседлать Грозного. Он понимает для чего: искать Вадимку.

— С больной ногой?

— Не имеет значения.

— Где думаешь искать?

— В лесу. Где ж ещё?

— Нет, Федя, на той дороге, что мы проехали, его не сыщешь. Надо пройти по берегу, посмотреть, нет ли следов. Думаю, на ту сторону он подался. Если по карте судить, самое ближнее к нам село — Дрёмово. Оно на том берегу. От Дрёмова дорога на Карповку идёт. А из Карповки домой попасть не трудно.

— Как же он Витим переплывёт, да ещё со щенком?

— Проще простого: на лесине по течению.

Доводы Степана Степаныча имеют смысл: по тайге Вадимка не пойдёт — просто побоится. Обязательно отправится к ближнему селению. Правда, трудновато переплыть Витим, но пловец Вадимка приличный. Да если на лесине…

Видно, так и есть: в Дрёмово отправился Вадимка со своей Тымбой.

— Ты, Федя, посиди, а я берегом пройдусь, следы поищу. Если не найду, тогда поедешь.

Предложение разумное.

— Я, стал быть, тоже пойду. — Темник аккуратно затягивает рюкзак. — Моя — левая сторона.

— Согласен. Моя — правая. — Степан Степаныч вытаскивает газету. — Сейчас вот затянусь берёзочкой…

Иван Гурьяныч достаёт из кармана пачку «Беломора», отдаёт Степану Степанычу:

— Возьмите, в рюкзаке своём нашёл. Видно, ваша, случайно ко мне закатилась.

— Спасибо, спасибо! — Степан Степаныч растроган чуть не до слёз. — В самую трудную минуту выручили. Ещё раз спасибо.

Они уходят в разные стороны. Иван Гурьяныч виден мне дольше. Низенький, сгорбленный, не спеша перелезает он через валежины, мелькает в густой траве, пока не выбирается на прибрежный песок. Идёт медленно, часто наклоняется, подолгу стоит на одном месте.

И тут меня поражает мысль, случайно пришедшая в голову: а что, если Иван Гурьяныч настолько близорук, что не может ориентироваться на местности? И отсюда все его ошибки…