Ваятель фараона

Чтобы было заметно твое прохождение!

Ты заходишь на западе,

И земля погружается в темь, как мертвец.

Львы выходят из тайного логова,

Змеи жалят во мраке ночном,

Свет и тепло исчезают, земля замолкает,

Ибо создавший все это тоже ушел!

Рассветает, когда ты восходишь,

Сияешь ты днем как Атон, солнечный диск,

Источая лучи, гонишь мрак ты ночной,

Вся земля торжествует, все пробуждаются,

Омывают себя, воссияние славя твое,

А затем люди все начинают работу свою!

Скот вкушает тучные травы,

Кусты и деревья зеленеют вокруг,

Птицы все покидают гнезда свои,

Взмахом крыльев славя тебя.

Все на земле, что порхает и ходит,

Все оживает при восходе твоем!

Плывут корабли на юг и на север,

Все открыты дороги, когда ты сияешь,

Рыбы выходят из вод посмотреть на твой лик,

А лучи твои проникают в морскую пучину!

Ты делаешь женщину матерью, отрока - мужем,

Жизнь ты даешь младенцу во чреве,

Кормишь его в материнской утробе,

Даешь ты дыхание жизни ему,

Ты осушаешь слезы ребенка,

Ты заставляешь его говорить!

Даешь ты дыхание цыпленку в яйце,

Ты назначаешь то время, когда он выходит.

О, как многочисленно то, что ты делаешь,

И то, что является тайной для всех!

Воистину бог ты единственный,

И, кроме тебя, нет никаких богов!

Один ты землю создал по желанию сердца,

Вместе с людьми, всяким скотом и животными,

Теми, что ходят по ней, и теми,

Что устремляются в небо на крыльях своих!

Странам чужим назначил ты место,

А человеку любому - его пищу и век,

Ты всех людей разделил по речи и коже,

Чтобы различать чужеземца от нас!

Создал ты Нил в преисподней,

Но повелел, чтоб наружу он вышел,

Чтобы всегда питал он поля.

Владыка людей ты и всякой страны чужеземной,

Ты и восходишь для них, о Атон,

Диск солнца дневной, величавый!

Ты делаешь так, чтобы жили далекие страны,

С неба шлешь ты им Нил в виде дождя,

Что падает волнами в горы, как море,

Села их орошая, огороды и пашни!

О, как чудесно исполнил ты замысел свой!

Нил с неба ты дал чужеземцам,

А также зверью в горах и долах,

А Нил преисподний ты отдал Египту!

Лучи твои яркие питают каждую пашню,

Поля оживают, когда ты восходишь на небе,

Ты год разделил на периоды времени:

При "Всходах" поля отдыхают от зноя,

При "Жатве" - снова вкушают жару!

Ты небо создал для себя отдаленное,

Чтобы оттуда взирать на творенье свое,

Един ты, но восходишь ты в образах разных,

Сияя на небе, как живой солнечный диск,

Ты сияешь, сверкаешь, приходишь, уходишь,

Ты проявлений миллион создал из себя самого!

Все города и селения, поля, дороги и реки

Зрят тебя все, живой солнечный диск!

Но лишь в сердце моем твои повеленья,

И нет никого, кроме сына, кто познал бы тебя,

Этот сын твой "Прекрасны образы Ра, Ваэнра",

Ты только ему разрешил познавать свои мысли и силу!

Земля существует под властью твоей изначала,

Ты время само, и живут все в тебе,

Созерцают они всю твою красоту до захода,

Прекращают работу, когда ты уходишь на запад!

При восходе своем ты людей поднимаешь

Ради сына твоего от плоти твоей,

Царя Верхнего и Нижнего Египта, живущего правдой,

Владыки Обеих Земель

"Прекрасны образы Ра, Ваэнра", сына Ра, живущего правдой,

Владыки венцов Эхнатона, большого веком своим,

И для великой царицы, возлюбленной им,

Владычицы Обеих Земель "прекрасна красота Атона, Нефертити",

Да будет она жива, молода во веки веков!

Молодой скульптор слушал, затаив дыхание. Слова великого хвалебного гимна захватили его целиком, и, когда "отец бога" кончил говорить, наступила глубокая тишина. Прошло некоторое время, прежде чем Тутмос снова поднял глаза на сидевшего против его Эйе. Он уже хотел выразить свое восхищение, как вдруг увидел что-то новое в лице Эйе.

Нет, оно выражало не только заслуженную гордость, ум и проницательность, в нем было еще что-то совсем другое. В складках, протянувшихся от крыльев носа к углам рта, отпечаталось высокомерие, которое было несовместимо с проницательностью и мудростью. Но через мгновение лицо его вновь стало неподвижным, подобно маске. Слова восхищения застряли у Тутмоса в горле, и он лишь скупо поблагодарил Эйе.

Эйе был разочарован, хотя и старался этого не показать. Он быстро простился и ушел. А Тутмос еще долго сидел перед моделью из серой глины, пытаясь передать истинную сущность этого человека, то, что он так тщательно скрывал. Как мало знал скульптор о нраве этого вельможи! И пока он работал, слова великого хвалебного гимна постепенно замирали в его душе.

А затем в мастерскую пришел Май, толстый, неуклюжий Май. У него одутловатые губы, а нос покраснел от чрезмерного употребления вина. (А почему бы ему теперь не пить вино, если почти всю свою жизнь он пил просто воду или в лучшем случае жидкое, отстоявшееся пиво?) Май говорит без конца, смеется при каждой своей шутке, обнажая желтые испорченные зубы.

- Я сам был в Оне, - сказал он после приветствия, - и увидел, что все рассказанное тобой правда. И задал же я перцу этому Абе! Я прогнал его! Он не будет больше бесчинствовать в Оне1

Май заметил, что скульптор заметно повеселел, и с интересом ждал ответа Тутмоса.

Но скульптор подумал: "Он назвал это просто бесчинством и не больше" и решил промолчать.

Тогда Май развязно похлопал Тутмоса по плечу и сказал: