Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

21 сентября 1988 года в «ЛГ» появился мой очерк «Бурные аплодисменты». Там рассказывалось о культе божества, который был создан в Азербайджане, о том, как жертвой интриг всесильного Алиева пал прокурор Мамедов. И еще — никому не известный, «маленький» Авербух… Очерк сразу же перепечатали несколько республиканских, городских и районных газет Азербайджана и Армении.

Через несколько дней почта принесла мешки читательских писем — душераздирающие рассказы жертв, испытавших на себе ужасы несправедливых гонений. Писали известные всей республике литераторы и музыканты, ученые и художники, врачи и юристы. Писали люди, которых советский словарь покровительственно именовал «простыми». Часть этих писем — самую важную — я сохранил: их публикация без каких-либо комментариев дала бы горькую панораму нравов, царивших многие годы на этом клочке земли…

Еще какое-то время спустя позвонил сам Алиев. К сожалению, этот разговор на кассету не записан: звонок Алиева застал меня врасплох. Воспроизвожу его по записи в блокноте, сделанной мною сразу же после телефонной беседы.

Алиев. «Зачем вы написали эту статью? Кто вам это поручил?»

Автор. «Я пишу только то, что сам считаю нужным».

Алиев. «Если бы вы поговорили со мной, вы имели бы обо мне лучшее впечатление. Я всегда находил общий язык с журналистами, и они уходили довольными. И вы бы тоже…»

Автор. «Что вы называете общим языком?»

Алиев. «Приходите поговорить, тогда поймете. И вам самому захочется написать опровержение».

Наша встреча не состоялась — я уклонился от поиска «общего языка». Алиев, я знаю, умел очаровывать, быть радушным хозяином, приятным собеседником, покровителем муз. В этом был не только расчет политика, но и личные склонности, потребность души. Его «партайгеноссен» высшего эшелона находили удовольствие в обществе алкашей, сквернословов и бабников, захвативших номенклатурные должности. Алиев предпочитал совсем другую среду: композиторов, режиссеров, артистов, художников. Его дружеские беседы с Шостаковичем иногда затягивались до полуночи. Не только придворные лизоблюды, но истинно талантливые деятели культуры уходили после встреч с ним, очарованные его обаянием и расположением. Алиев любил приезжать в мастерские художников, меценатствовать, давать дорогу талантам. Снова напомню: он не только поддержал, но пробил фильм «Допрос» — первое произведение искусства, направленное против коррупции в советских верхах: мы ведь знаем уже, что не было в стране другого крупного руководителя, кто бы так неутомимо боролся с коррупцией, как он.

Прошло несколько дней после нашего телефонного разговора, и Алиев сам приехал в редакцию. Чаковский заперся в своем кабинете и повелел сказать, что его нет на месте. Алиева сплавили к одному из замов — Аркадию Удальцову, и как только он покинул приемную главного, Чаковский тут же, сломя голову, кинулся к всегда его ожидавшей машине. Удальцов тоже не торопился принять высокого жалобщика— тот был вынужден просидеть в его «предбаннике» никак не меньше, чем полчаса.

Гостя забавляла секретарь Удальцова — отнюдь не юная дама по имени Рамиле. Алиев сразу же ухватился за близкие ему корни. «Мусульманин мусульманина всегда поймет», — если не текстуально, то по смыслу именно это пытался он ей внушить. И даже с ходу предложил стать его экономкой, вполне недвусмысленно намекая на большее. Не знаю уж, чем могла ему быть полезной бедная Рамиле: возможно, в Баку при его правлении секретарши и обладали каким-то влиянием. У нас в редакции — нулевым. Тем не менее, кстати сказать, еще несколько месяцев он донимал ее звонками — жаловался на одиночество и немощь, изливал душу, приглашал к себе на дачу — кажется, не в Барвиху, где ему было бы по статусу положено жить, а на Николину гору. Весьма вероятно, что он чувствовал себя и впрямь не очень уютно — кто мог тогда знать, как все повернется?

Цель визита в редакцию была простейшей: Алиев принес отпечатанное на меловой бумаге опровержение — двадцать одну страницу унылого текста. «С надеждой на полную публикацию всего написанного» — так завершалось его послание. Ему разъяснили: такой объем «опровержения» не под силу газете. Он обещал принести «через день-другой» вариант, сокращенный страниц до семи. Этот «день-другой» так и не наступил.

Оригинал его послания остался в моем архиве. Сегодня он мог бы разве что пригодиться биографу президента, возьмись тот описывать его жизненный путь не с того счастливого дня, когда триумфально наступил для Алиева его ренессанс. Но, пусть в другой форме, одиннадцать лет спустя он своего добился. «ЛГ» (другая «ЛГ»!), забыв то, что писала раньше, опубликовала льстивое интервью с одним из ближайших сотрудников президента Алиева — эту публикацию Алиев имеет право считать тем самым опровержением. Единственный урок истории, как известно, состоит в том, что из нее не извлекают никаких уроков.