Валдар Много-раз-рожденный

Трепет возвращающейся жизни сначала холодной дрожью пробежал по окоченевшим членам, а затем все более быстрыми волнами от сердца к мозгу и обратно стал распространяться по всему моему обнаженному телу, как рябь от камня, брошенного в стоячую воду. Так отступал и набегал прибой возвращающейся жизни. С каждым разом прилив усиливался, и вдруг, сделав глубокий судорожный вдох, я подобрался, вскочил на ноги и огляделся.

Это то, что я помню о первом из многих пробуждений от смертного сна, которые я испытал с тех пор, и вот так я, тогда еще смутно осознавая свою судьбу, отправился в свой земной путь, который начался в утро, которое для тех, кто читает эти строки, было более пяти тысяч лет назад.

Поднявшись на ноги и повернувшись на запад, я сделал еще один глубокий вдох, напряг все еще скованное тело и ноющие конечности и вытянулся во весь рост, широко разведя руки. В тот же миг порыв теплого ветра ударил мне в спину, стремительный поток света хлынул со светлеющего неба позади меня, и на голый утес, на котором я стоял, передо мной упала длинная тень, тень той мистической формы, которую я с тех пор видел в качестве символа во всех религиях мира: в молоте Одина, в мече Бэла и в Голгофском кресте.

Я повернулся, чтобы приветствовать солнце, и склонился перед его восходящим сиянием, так что мои длинные золотые локоны упали с плеч на лицо, и я мог видеть свет, сияющий и искрящийся сквозь них. Это был невольный акт поклонения, первое сознательное действие моего нового существования. Я снова поднял голову и, продолжая глубоко вдыхать свежий, сладкий воздух, который, казалось, разливался из груди по каждой жилке и нерву моего тела быстрыми потоками легкого экстракта жизни, стал рассматривать удивительный мир, в котором я так таинственно родился.

Я стоял на голом серо-коричневом утесе. Вокруг со всех сторон тянулись бесконечные ряды диких изломанных холмов, поросших густым лесом. Холмы круто спускались в темные глубокие долины, в которых все еще маячили тени уходящей ночи. Насколько я мог видеть, я был единственным обитателем какого-то первобытного мира, одиноким и беспомощным, если не считать силы рук и ног, обнаженным перед ужасным ликом матери-природы.

Но хотя мне и показалось, что я одинок, все же я был не один, потому что вскоре низкий, хриплый крик сзади заставил меня обернуться. Из густой сосновой поросли, окружавшей утес, вышли пятеро рослых мужчин в накидках из богатого темного меха, обутых в сандалии, с голыми руками и ногами. Их длинные черные волосы были убраны со лба назад и стянуты широкими лентами из желтой кожи. У каждого на спине был лук и колчан со стрелами, а в правой руке длинный блестящий обоюдоострый меч.

С минуту они стояли и глядели на меня, как будто онемев от изумления. Затем быстро и ловко четверо подбежали и встали по сторонам от меня, а пятый, чья головная повязка, как я заметил, была из золота, а пояс с ножнами представлял собой широкую серебряную цепь, подошел ко мне на расстояние трех шагов и незлобно заговорил на незнакомом музыкальном языке, все же направляя в мою сторону острие сверкающего клинка.

Я заглянул в его глаза, протянул к нему безоружные руки, раскрыв ладони, покачал головой и сказал на языке, который показался мне наполовину чужим, но все же родным:

– Твои слова мне непонятны. Кто ты?

Его брови сошлись на переносице, и в вопрошающих глазах появилось выражение недоумения. Он оглянулся на товарищей и сделал им знак, по-прежнему держа острие меча на уровне моей груди. Мечи звякнули в ножнах, а затем эти четверо мягко и быстро шагнули вперед и схватили меня за руки.

Едва я почувствовал их хватку, странный новый дух овладел мной, и горячая кровь ударила от сердца к голове. Мои мускулы собрались в узлы и шнуры на шее и груди, я вывернул руки вверх и выбросил их в стороны, и четверо сильных мужчин, державших меня, отлетели и упали на землю, словно маленькие дети.

Когда я выпрямился во весь рост, на добрую голову выше, как я теперь заметил, человека, стоявшего передо мной, он издал глухой резкий крик и пригнулся, как будто собрался броситься на меня; так пригибаются лев или тигр для последнего смертельного прыжка, как я много раз видел с тех пор. Еще мгновение, и острая сталь вонзилась бы в мое тело, но прежде чем он прыгнул, я, движимый каким-то непонятным мне тогда порывом, выставил открытую ладонь левой руки к острию меча, а правую ладонь протянул ему.

Наши глаза на мгновение встретились, и в его глазах вспыхнул свет доброты, а затем румянец, должно быть, стыда выступил на его смуглом лице. Он опустил меч и отпустил рукоять, и когда сталь звякнула о камень, его правая рука встретилась с моей в долгом, теплом рукопожатии, которое было знаком доверия и дружбы между людьми с самого начала мира, и когда хватка ослабла, я больше не был одинок в этом мире.