Валенсия и Валентайн

В ловушке скорее психологической, чем физической, но в любом случае дверь была закрыта и она не могла ее открыть. Будь здесь множество задвижек, она не чувствовала бы себя в таком идиотском положении, как будто препятствие обязательно должно быть физическим, чтобы считаться уважительной причиной. В данном случае, однако, между Валенсией и свободой не было ничего, кроме незапертой дверной ручки. Метафора всего ее существования. Был бы у нее с собой блокнот, она могла бы написать об этом эссе – и, возможно, еще напишет, позже. Напишет и назовет «Несуществующие замки`. Эпизод».

Дверная ручка представляла собой блестящую металлическую штуку, которая только и делала, что поворачивалась, когда вы ее поворачивали. Проблема заключалась в том, что Валенсия не могла ее повернуть. Она годами не прикасалась к дверной ручке ванной, хотя и не без тщательного планирования и случайных неудобств. Обычно она полагалась на то простое обстоятельство, что с учетом наличия в «Уэст-Парке» сотен сотрудников маловероятно, что в любой данный момент она будет единственной посетительницей дамской комнаты.

Вымыв руки, Валенсия вставала перед зеркалом и притворялась, что поправляет прическу, до тех пор, пока дверь не открывалась. Вот тогда она устремлялась к выходу и, стараясь выглядеть непринужденно, ставила ногу на пути двери, чтобы удержать ее открытой для входящего. Все принимали это как жест вежливости. Может быть, даже называли ее милой у нее за спиной.

Но вот она здесь, одна в туалетной комнате. Все кабинки пусты. Если она коснется дверной ручки какой-то частью тела, то проведет остаток дня, мысленно отслеживая перемещение микробов – от руки к компьютеру, к ремешку сумочки, к ручке на столе, к ключам от дома и в квартиру, а потом уже ко всему, к чему она там прикоснется. А дальше ее ждет неразрешимая проблема; она начнет забывать, к каким вещам прикасалась, а к каким нет. И тогда придется все протирать и чистить.

Все.

И на это уйдут дни.

Она действительно не думала, что сможет дотронуться до ручки, точно так же, как не думала, что сможет ампутировать конечность, если попадет в жуткую ситуацию, связанную с выживанием в горах, где твоя рука или нога застряла под камнем и тебе нужно выбирать – отпилить или умереть. И одно, и другое представлялось почти одинаково экстремальным, почти одинаково безнадежным, пусть даже в данном случае она не замерзала и не подвергалась неминуемой опасности. В общем, ей ничего не оставалось, кроме как ждать.

Ее спасительницей, появившейся через сорок пять драматических минут, стала худощавая, довольная собой женщина, должно быть вылившая на себя целый флакон духов и положившая три слоя бирюзовых теней для век. Прежде чем дверь успела закрыться, Валенсия поставила ногу на ее пути и улыбнулась так спокойно и доброжелательно, как только могла, будто не провела почти час в западне, не сводя глаз с дверной ручки и уже готовая расплакаться. И вот теперь она вежливо придержала дверь для входящей леди. Эта Валенсия. Такая милая.

Взволнованная, но, как она надеялась, не слишком заметно, Валенсия вернулась к своему столу, скользнула в кресло и оглядела коллег по офису. Все сосредоточенно смотрели на экраны и были заняты делом. Только Питер, словно почувствовав, что она смотрит на него, оглянулся через плечо и улыбнулся.

Валенсия развернула кресло в сторону от него, радуясь, что ей не нужно никому объяснять причину своего затянувшегося отсутствия – она давно поняла, что это в любом случае бессмысленно.

Все это напоминало нелепую игру, которую она сама придумала и в которую играла сама с собой. Сохранение здравомыслия и конструирование безумия. Занятие безвредное и безнадежное. Сложное. Она жила, балансируя между надвигающейся катастрофой и минимизацией ущерба – как жители Аллеи Торнадо. Этих людей, вероятно, спрашивали иногда, почему они не уезжают из Аллеи Торнадо. Они, вероятно, пожимали плечами и говорили, что все не так просто.

Она глубоко вздохнула, подключилась к номеронабирателю и выдохнула, когда загорелась входящая линия.

– «Уэст-Парк сервис». Это Валенсия. Чем могу вам помочь?

– Привет, Ви. – Джеймс Мейс называл ее Ви, как будто они были старыми друзьями. Никто не звал ее Ви со средней школы. Среди тех, кто знал ее тогда и называл Ви, был ее злосчастный бойфренд, ее лучшая подруга, учителя. Пользовались ли они этим прозвищем из нежности и фамильярности или потому, что так было проще? Прозвище предположительно означает, что ты небезразличен кому-то, но она всегда тревожилась, что в ее случае на первом месте идет краткость. На один слог времени тратилось меньше, чем на четыре. Ви.

Но услышав это сейчас, сказанное ей вот так, на ухо, Валенсия почувствовала себя чашкой, доверху наполненной теплым чаем. Каким-то образом ему удалось произнести «Ви» так, что оно прозвучало неспешно и как будто даже длиннее, чем полное имя.

– Должен признаться, Ви, я все еще не могу наскрести эти деньги. – Он сказал это так, как будто это была их общая шутка.