Валенсия и Валентайн

– Спасибо. – Она пошла бы сейчас в дамскую комнату и умылась, но ей стало легче оттого, что он сказал то, что сказал. Он знал, что должен сделать, и это было маленькое чудо.

– «Уэст-Парк сервис», это Валенсия. Чем я могу помочь вам сегодня?

– «Уэст-Парк сервис», это Джеймс. Чем я могу помочь вам сегодня?

– Мистер Мейс, – выдохнула она с таким облегчением, что чуть снова не заплакала, но справилась и постаралась говорить игриво, как он. Она уже сходила в дамскую комнату и, насколько могла, взяла себя в руки, но все равно боялась этого первого за день телефонного звонка. Это было второе чудо в тот самый день, когда она хотела тысячи чудес. Но кто она такая, чтобы просить о тысячах чудес? Два – это уже много для того, кто не заслужил ничего. – Могу я помочь вам произвести оплату сегодня? – Она все еще спрашивала его иногда об этом, чтобы избавиться от чувства вины, и изо всех сил старалась не думать о процентах, которые росли по мере того, как счет оставался нетронутым.

Он тихо рассмеялся, как будто поблизости кто-то еще спал.

– Не сегодня. Как у вас дела?

– У меня все хорошо. – Валенсия всегда отвечала так, когда он спрашивал.

– О’кей, тогда у меня есть кое-что для вас.

– У вас есть кое-что для меня, – повторила Валенсия и оглядела комнату, наполовину ожидая, что он появится из-за стены кабинки.

– Хорошо, только вы немного потерпите – это чуточку нелепо и смешно. Но, как бывает почти со всем, все выглядит уже не так нелепо, когда этим занимаешься. Ладно?

– Ладно.

– Итак, предыстория. Ребенком я хотел быть лексикографом – до того, как понял, что такое лексикограф. Я хотел им стать просто потому, что мне нравилось это слово. В то время я не мог оценить иронию, но теперь понимаю. В младших классах, когда все мои друзья хотели быть полицейскими, я хотел составлять словари. Меня всегда восхищали слова – не обязательно грамматика, не всегда правильное употребление слов в предложениях, просто сами слова, их произношение или мысленные образы, которые они вызывают. Я собирал слова, как другие собирают марки или что-то в этом роде. Я заполнял карманные блокноты словами или записывал их на листках и прикреплял к доске в своей спальне. Потом я уехал от родителей, и слова заняли всю мою квартиру, просто потому, что я смог позволить себе это. Повсюду листочки для заметок – на окнах, на кухонном столе, на стенах, на моем прикроватном столике. Это своего рода глупое хобби, но я думаю, человеку нужно хорошее, глупое, эксцентричное хобби. Я где-то слышал, что эксцентричные люди живут дольше.

– Хорошо, – сказала Валенсия, представляя, как ее собственная жизнь простирается все дальше и дальше, еще более обширная и бесконечная, чем она предполагала раньше. Я такая эксцентричная, что могла бы быть бессмертной, с горечью подумала она.

– В любом случае все, что нужно сказать: сегодня я взял несколько слов со стен и решил, что прочитаю их вам. Это как… лексический букет. Пожалуйста, наслаждайтесь. – Он демонстративно прочистил горло. – Номер один: пирофорный. Способный самопроизвольно воспламеняться при контакте с воздухом.

Валенсия поставила руки на стол и положила на них подбородок.

Подарок ее тронул; никогда раньше она не получала никаких букетов. Она подумала о том, как он сидит в своей квартире, как будто это поле диких цветов, и выбирает самые красивые слова, думая о ней. Она представила кружочек конфетти, падающий с неба и с тихим хлопком вспыхивающий пламенем. Пирофорный.

– Расцветание, – произнес Джеймс. – Состояние цветения.

И добавил в том же духе:

Паутинка.

Мимолетный.

Куколдизм.

Мелодичный.

Предшественный.

Пиррихий.

Евнойя.

Помысел.

Развязка.

Пароксизм.

Валенсия сидела в кресле, где ей предстояло умереть, смотрела на картину с птицей на шляпе, слушала Джеймса Мейса, зачитывавшего список из двенадцати слов, и улыбка расцвела на ее лице. Интересно, подумала она в какой-то момент, можно ли выйти замуж по телефону и иметь успешные долгосрочные отношения с кем-то на том конце линии связи. Встречаться с ним ей не придется. Никогда.

Не придется к нему прикасаться.

Не придется встречаться с ним или прикасаться к нему.

Разговаривать с ним легко, потому что он не видел ее, не видел, как разыгрываются ее компульсии, не делал ей такого озабоченного лица.

Она нахмурилась. Мысли перекинулись на Питера. Как они смеялись вместе. Как передавали друг другу рисунки. Как он дал ей салфетку, и по его лицу можно было понять, что она ему небезразлична. Теперь она это знала. Потому что видела. И как бы усердно она ни старалась убедить себя в том, что не хочет этого, или не заслуживает этого, или что безопаснее оставить все, как было раньше, она не могла не желать этого время от времени.

– Так вот оно что, – сказал Джеймс, вторгаясь в ее мысли. – Странно, да? Это было странно, не так ли?