Валентин Фалин – уникальная фигура советской дипломатии

21 августа Гитлер предложил Чемберлену принять Геринга, а Сталину – Риббентропа. Обе столицы – Лондон и Москва – дали положительный ответ. На взлетной полосе Темпельхофа с 22 августа ждали команды на взлет «Локхид-12А» британской разведки, чтобы доставить к загородной резиденции британского премьера второго человека в иерархии рейха и личный борт фюрера «Юнкерс-52», выделенный в распоряжение главы дипслужбы. Возможно, в архивах когда-нибудь сыщутся уточнения, почему министр иностранных дел обошел рейхсмаршала. Похоже, Гитлер счел, что ему удастся быстрее сговориться со Сталиным, ибо тот мог вершить без оглядок на парламент, прессу и прочий «демократический антураж».

Зафиксируем, однако, в памяти – решение взяться за оружие, если только «в последнюю минуту какая-либо свинья не предложит посредничество» (слова Гитлера на встрече с главнокомандующими родами войск 22 августа), принималось до начала переговоров Риббентропа со Сталиным и Молотовым, а не по их итогам, когда еще никто не мог поручиться, что стороны найдут общий язык. Тогда же, 22 августа, Гитлер назначил час и день удара по Польше – 4.30 утра 26 сентября. Связь времен нарушается, «неточности» при воспроизведении последовательности событий здесь не вкрадываются, а преднамеренно врабатываются.

22 августа советские газеты сообщили о предстоявшем приезде Риббентропа в СССР. Одновременно Англия и Франция были нами извещены: «Переговоры о ненападении с Германией не могут никоим образом прервать или замедлить англо-франко-советские переговоры». Среагировали ли «демократы» на призыв параллельно вести переговоры? С натяжкой можно истолковать как отклик на наш демарш ультиматум французов, который во второй половине дня 23 августа понудил Варшаву «уполномочить» Думенка на следующее сообщение Ворошилову: «Мы убедились, что в случае совместной акции против германской агрессии не исключено (или возможно) сотрудничество между Польшей и СССР на подлежащих более детальному определению условиях…» Посольство Франции в Москве получило телеграмму с извещением об этом утром 24 августа, когда пакт о ненападении между СССР и Германией уже был подписан.

Англичане, уязвленные отменой визита Геринга в Чеккерс, извлекли из колоды джокера – 23 августа они высказались за созыв «конференции четырех на высшем уровне». В отсутствие СССР и Польши предлагалось все уладить. Чемберлен призывал Гитлера «не совершать непоправимого». Идея конференции мюнхенского склада заготавливалась к встрече британского премьера с Герингом. Польшу собирались пустить с молотка. Московские переговоры отпадали, они навара уже не обещали. «Если Великобритания оставит господина Гитлера в покое в его сфере (Восточная Европа), – разъяснял Чемберлен членам своего правительства суть задуманного, – то он оставит в покое нас». Знаменательно, премьер говорил об этом 26 августа, в день, когда должна была стартовать операция «Вайс».

Не вставь Италия палку в колеса, «Вайс» (в переводе – белый) обернулся бы уже 26 августа густым мраком для Европы. Рим дал знать Лондону и Парижу, что развитие выходит на нерасчетную орбиту, после чего известил партнера по «стальному пакту», что итальянцы к войне не готовы. Вечером 25 августа англичане и французы «предостерегли» немцев, что они выполнят свои обязательства, взятые перед Польшей. Однако, сопоставив публичные речения с оговорками, не предназначавшимися для слуха общественности, Гитлер заключил: «демократы» в бой не рвутся. Верховный совет национальной обороны Франции решил, что военных мер против Германии предприниматься не будет, если та сама не нападет на французов. Британское предупреждение «не совершать непоправимого» было разбавлено приглашением к незашоренному диалогу. Заключение Гитлера было ошибочным лишь отчасти. Конечно, воевать за Польшу «демократы» не намеревались. Но в известной степени повторялся сценарий Первой мировой войны – Англия и Франция противились гегемонистским устремлениям рейха. Недопущение такой гегемонии было целью «странной войны». Чемберлен определял философию этой войны так: поражение Германии не в сражениях, а через доведение рейха до «обнищания».