Валентин Серов

Конечно, не все шаржи сохранились, а жаль. Потому что даже те, что сохранились, кроме того, что они интересны сами по себе, кое-что объясняют в искусстве Серова, во всяком случае, они дают почувствовать, что он, глядя на человека, мыслил образами и часто это были образы животных. Так что зря нападали на одного из критиков (А. Эфроса), который увидел «скелет жабы в каком-нибудь портрете старухи Цейтлин; остов индюка — в портрете В. Гиршмана; череп обезьяны — в портрете Станиславского; чучело гусыни — в портрете Орловой».

В 1901 году единоличному диктаторству Дягилева пришел конец; был образован так называемый «учредительный комитет» выставок, куда кроме Дягилева входили Бенуа и Серов как представители петербургской и московской групп. Таким образом, Серов получил официальный «пост» в «Мире искусства». Он не примыкал там ни к одной из фракций, ни к «правым», ни к «левым», отстаивал то мнение, которое считал целесообразным. Разногласия же были подчас довольно острые. Философов, возглавлявший литературную часть журнала и имевший большое влияние на Дягилева, ввел в журнал таких писателей, как Мережковский, Гиппиус, Минский, и они наводняли журнал сочинениями, не отвечавшими его направлению и задачам. Мережковский, например, начал печатать не оконченное еще им исследование «Лев Толстой и Достоевский» и потом, углубляя и расширяя его, печатал из номера в номер, в то время как «левые» — Нурок, Нувель — совершали против него диверсии, как бы случайно помещая в наиболее возвышенных местах текста эротические рисунки Бердслея или что-нибудь другое в том же роде.

Серов в этом случае, как, впрочем, и во всех других, симпатизировал «левым». Этим он вызвал антипатии к себе литературной группы журнала, пришлых: Мережковского, Гиппиус, Розанова. А Философов, который всячески им протежировал, продолжал благоговеть перед Серовым.

Но это хитросплетение отношений, эти внутренние распри, пока еще только начинавшиеся, не очень волновали Серова. Гораздо серьезнее были споры «Мира искусства» с внешними противниками. С первых же публичных шагов Дягилев и вся компания были прозваны декадентами. Это было, конечно, несправедливо. Стоит вспомнить хотя бы письмо Бенуа, его слова о том, что следует в журнале «объявить гонение и смерть декадентству, как таковому», а также и то, что декадентство это, собственно, упадочное направление, которое совсем не было свойственно «Миру искусства» с его молодым задором, чтобы понять нелепость подобного обвинения. Да и кроме того, им, как выразился Дягилев в статье, открывавшей первый номер «Мира искусства», «не с чего было падать».

И вообще, что такое декадентство и кто такие декаденты, если подходить к вопросу не полемически, а исторически?

Декадентами (decadents — упадочники) называлась противопоставлявшая себя «Парнасу» группа французских поэтов второй половины XIX века. Впервые в России это слово (в транскрипции «декаданы») появилось в фельетоне Владимира Грабаря (брата Игоря Грабаря), а затем, уже в современной транскрипции, у писателя Боборыкина. И с тех пор это французское слово, являющееся определением случайным и произвольным, очень привилось именно в России, и пользовались им все, кому не лень.

Им стали, кроме искусства и литературы, которые действительно отличались упадочными настроениями, называть вообще все, что отличалось от искусства, завоевавшего признание до появления этого термина.

Старая история! Еще Пушкин писал о критиках, которые «бранятся именами классик и романтик, как старушки бранят повес франмасонами и вольтерьянцами, не имея понятия ни о Вольтере, ни о франмасонстве».

То, что в России в конце XIX века ревнители российской самобытности ругали непонятным французским словом «декадентство», во Франции, где этот термин родился, называли «L’art nouveau», то есть «новое искусство».

Именно это новое искусство заполнило выставки «Мира искусства» и страницы журнала, и ничего, конечно, декадентского, декадентского без кавычек, то есть упадочного, в них, как правило, не было. (Мережковский и вся его группа, разумеется, не в счет. Они были гостями в журнале, пришли в него значительно позже, и их существование в журнале было одной из причин его гибели.) Но «эта кличка прилипла теперь сразу и безоговорочно к нам, — жалуется Бенуа, — несмотря на то, что среди нас были такие „несомненные здоровяки“, как Серов, Малявин и Левитан; да и наши смелые новаторы отнюдь не болели нарочитым упадничаньем».

Впрочем, Бенуа не очень удивлялся. Он предвидел все это. Ибо еще до того, как начал выходить журнал, он писал: «положим, все, что хорошо, как раз и считается у нас декадентством».

Это мнение удивительным образом совпадает с высказыванием по подобному же поводу В. Д. Поленова: «Что касается до декадентства, то это понятие настолько широко, что Маковский и Мясоедов называют этой кличкой все свежее, живое, талантливое. За такое декадентство я горой стою…»