Валентин Серов

В конце концов слово «декадент» совершенно утратило даже свой первоначальный условный смысл и ругали им, подобно флоберовскому обывателю, всякого инакомыслящего^[33].

Но мирискусники страшно оскорбились, и Дягилев в первую очередь. Он говорил, что стал «декадентом по должности».

— Говорят всегда «градоначальник Клейгельс», — острил он, — так и про меня не говорят просто Дягилев, а непременно «декадент Дягилев».

Из художников больше всех негодовал Коровин. Сколько он бумаги извел, доказывая, что не был никогда декадентом. «Неожиданностью форм, фонтаном цветов мне хотелось волновать глаза людей со сцены, и я видел, что я даю им радость и интерес, но они, уйдя из театра, читали в газетах: декадент Коровин. Это было смешно и грустно».

«Если что не понимаешь, то и слово есть такое, которое тоже не понимаешь. Можно обругать, и ничего — на душе легче».

«Слово декадент было ново, вроде сволочи, почему-то применяли его ко мне и Врубелю. Я-то знаю, что потому, что мы были неплохие художники».

«Когда я работал оперу и балет, то считалось, что я новатор, разрушающий традицию, — чего? Рутины и скверной живописи. И меня считали декадентом-революционером и все время ругали».

Ругали, конечно, не только Коровина, ругали всех, кто дерзал сотрудничать с «Миром искусства».

И это обстоятельство определило в значительной мере лицо журнала. Его деятельность вызвала реакцию и лагеря критиков, тяготевших к старому академизму, и лагеря передвижников. Мирискусников проклинали справа и слева, а они направо и налево огрызались.

Это импонировало Серову, в душе он любил забияк, их боевой задор зажигал его и заставлял быть таким же активным, как и они. Больше того, он совсем не обижался на кличку «декадент», она веселила его; может быть, именно потому, что меньше, чем к кому бы то ни было, ее можно было приклеить к нему. Он не испытывал ни малейшего смущения от этой клички: ну да — декадент, ну и что же такого, что декадент, разве в названии суть? Если то, что они делают, — декадентство, значит, декадентство это хорошо. И он пишет в одном из писем: «радуюсь успеху декадентов», употребляя это слово без всякой иронии, как нечто обыденное и совсем не обидное. Он принял эту кличку не за кличку, а за новое название, принял просто, как принимал, скажем, названия: импрессионист или передвижник…

Однако на «декадентов» нападали все яростней и яростней, и Серов все чаще вынужден был приходить на помощь друзьям и своим влиянием и своим остроумием. Отбиваться приходилось, собственно, от двух активных критиков: Буренина и Стасова, которые были врагами между собой и врагами «Мира искусства» одновременно.

Виктор Буренин, некогда человек передовой, «искровец», сподвижник Курочкина, сотрудничавший прежде и в некрасовском «Современнике», и в щедринских «Отечественных записках», и даже в герценовском «Колоколе», в то время, о котором идет речь, всем существом своим был предан самой реакционной части российской общественности и, как всякий ренегат, даже в черносотенном «Новом времени», где он вел отдел литературы и искусства, отличался особенно изощренной реакционностью, зачастую оставляя позади в своих публичных выступлениях даже своего осторожного и умного шефа Суворина. Статьи, в которых он разносил мирискусников за их поход против академизма, были наполнены грубой бранью и откровенной клеветой. Однажды, после какого-то особенно гнусного фельетона, Дягилев в сопровождении Философова, отправился к Буренину домой — объясняться. Было это весной, в предпасхальный вечер, когда люди наносили друг другу визиты, поздравляли. Они поднялись по лестнице, позвонили. Дверь открыл сам Буренин, ожидавший, должно быть, увидеть кого-нибудь из своих друзей. Дягилев сказал ему все, что он думал о нем, и после этого, сняв с головы цилиндр, ударил Буренина этим цилиндром по физиономии.

Двоюродные братья спускались по лестнице под страшную брань оскорбленного хозяина. Подробности этого происшествия скоро стали всеобщим достоянием^[34]. Серов был в восторге. И вскоре после этого писал Бенуа: «Суворин с Бурениным сейчас здесь в Москве. Не пойти ли и мне, в свой черед, колотить его — чем только, не знаю — цилиндра у меня нет».

Но колотить Буренина больше не пришлось. Урок пошел ему впрок, после этого случая ни одной его статьи о «Мире искусства» в «Новом времени» не появлялось.

Гораздо труднее было со Стасовым. Бороться с ним нужно было серьезно. Он пользовался громадным авторитетом в художественном мире России, огромные заслуги его были бесспорны. Он поддержал в свое время передвижников и очень много сделал для их утверждения в период их становления и расцвета. Не меньше сделал он для русской музыки. Он был честным и благородным человеком с прогрессивными, демократическими взглядами.

Но он был слишком прямолинеен, иногда до абсурда, и за это ему нередко доставалось даже от ближайших сподвижников: Репина, Антокольского, Поленова.