Валентина. Леоне Леони

Это последнее замечание наконец просветило Валентину: она наконец поняла, каковы их истинные взаимоотношения с мужем.

34

На следующий день, как только Валентина встала с постели, граф попросил разрешения явиться в ее покои вместе с господином Граппом. Они принесли с собой целый ворох бумаг.

– Прочтите их, мадам, – сказал де Лансак, видя, что Валентина, даже не взглянув на документы, машинально взялась за перо.

Побледнев, она вскинула на мужа глаза, но взгляд его был столь недвусмыслен, улыбка столь презрительна, что она дрожащей рукой быстро вывела свое имя и сказала, вручая бумаги мужу:

– Сударь, вы видите, как я доверяю вам, я даже не беру под сомнение то, что вами написано здесь.

– Понимаю, мадам, – ответил де Лансак, передавая бумаги Граппу.

В эту минуту он почувствовал себя несказанно счастливым, избавившись от долга, который стоил ему десяти лет мучений и преследований, ему стало так легко, что он ощутил к Валентине даже нечто вроде признательности и, поцеловав ей руку, сказал почти искренне:

– Услуга за услугу, сударыня.

В тот же вечер он объявил Валентине, что завтра же вынужден уехать в Париж с господином Граппом, но в посольство не отправится, не попрощавшись с Валентиной, и тогда они обсудят ее планы, которые, как он добавил, не встретят с его стороны никаких возражений.

В прекрасном расположении духа он отправился спать, радуясь, что разом отделался и от жены, и от долгов.

Оставшись вечером одна, Валентина наконец-то могла хладнокровно поразмыслить над событиями последних трех дней. До этой минуты страх мешал ей разобраться, каково ее положение. Теперь же, когда все уладилось полюбовно, она сумела бросить на происшедшее ясный взгляд. Но сделанный ею непоправимый шаг – подписание бумаг – занял ее помыслы лишь на один миг, в душе ее жило чувство величайшей растерянности при мысли, что она безвозвратно пала в глазах мужа. Это чувство унижения было столь мучительно, что поглощало все иные чувства.

Надеясь найти успокоение в молитве, Валентина заперлась в молельне, но, привыкшая к тому, что при каждом взлете ее души к небесам перед ней возникает образ Бенедикта, она даже испугалась, так как Бенедикт виделся теперь ей иным, не похожим на свой прежний чистый облик. Воспоминание о минувшей ночи, о бурной сцене с Бенедиктом, каждое слово которой, без сомнения, слышал господин де Лансак, вызвало краску на лице Валентины; память о пламенном поцелуе, еще горевшем на ее губах, все страхи, все угрызения совести, все тревоги убеждали ее, что пора отступить, если она не хочет упасть в бездну. До сих пор ее поддерживало дерзкое ощущение собственной силы, но одного мига оказалось достаточно, чтобы показать, сколь нестойка человеческая воля. Пятнадцать месяцев непринужденных отношений, близости и доверия отнюдь не превратили Бенедикта в стоика, раз в мгновение ока были уничтожены плоды добродетели, собираемой по крохам и столь неосмотрительно восхваляемой. Валентина уже не могла скрывать от себя, что любовь, которую она внушила Бенедикту, ничуть не похожа на ту, какую питают ангелы к Господу Богу, – это была земная любовь, страстная, необузданная, это была гроза, готовая смести все.

Как только она прислушалась к сокровенному голосу совести, ее набожность, неумолимая своей суровостью, рассудительная и беспощадная, сразу же обрекла ее на муки раскаяния и страх. Тщетно Валентина пыталась уснуть, всю ночь ее терзал ужас. Наконец с первым проблеском зари она, доведенная мучениями чуть ли не до бреда, придумала некий романтический и возвышенный план, который приходит в голову не одной молодой женщине накануне ее первого падения. Валентина решила повидаться с мужем и просить помощи у него.

Трепещущая перед предстоящим объяснением, она наспех оделась и уже готовилась выйти из спальни, но внезапно отказалась от своего намерения; потом она вновь вернулась к нему, снова отбросила его и после четверти часа колебаний и мук решительно спустилась в гостиную и велела позвать господина де Лансака.

Часы еще не пробили пять утра. Граф рассчитывал покинуть замок до того, как проснется его жена. Он надеялся ускользнуть потихоньку, желая избежать прощаний и новой сцены притворства. Мысль о предстоящем разговоре привела его в дурное расположение духа, но он не нашел благовидного предлога отказаться. Де Лансак отправился в гостиную, слегка раздосадованный, поскольку не мог угадать причину этой неожиданной встречи.

Но граф еще больше расстроился, увидев, как тщательно Валентина запирает двери, чтобы их никто не услышал, увидев ее искаженное мукой лицо, услышав ее прерывистый голос. Он не чувствовал себя способным выдержать трогательную сцену. Когда Валентина заговорила, выразительные брови де Лансака сошлись к переносице, и она, внезапно увидев перед собой его холодное и отталкивающее лицо, сразу замолкла и растерялась.

Несколько вежливых слов, произнесенных мужем, сказали ей, что он не расположен ждать, и тогда, сделав над собой нечеловеческое усилие, она вновь попыталась заговорить, но сумела выразить свой позор и горе лишь судорожными рыданиями.