Валентина. Леоне Леони

– Люди порядочные, – заметил де Лансак, – должны понимать друг друга без лишних слов, но коль скоро вы этого требуете, Валентина, я скажу. Мне бы хотелось, – добавил он с пугающей любезностью, – чтобы вы осознали сказанное мною. Я только что говорил о наших взаимных обязанностях, мой долг состоит в том, чтобы быть с вами и вас защищать…

– О сударь, защищать меня! – повторила Валентина растерянно и в то же время горько.

– Понимаю вас, – продолжал граф, – вы считаете, что до сего дня мою защиту подменяла защита Господа Бога. Признаюсь, расстояние не позволяло заботиться о вас должным образом, но, если вы пожелаете, – насмешливо добавил он, – я могу восполнить упущение.

Резкий шорох за зеркалом превратил Валентину в холодную мраморную статую. Она испуганно взглянула на мужа, но тот, казалось, не заметил причины ее страха и продолжал:

– Мы поговорим об этом потом, дорогая, я слишком светский человек для того, чтобы навязывать свидетельства своей любви женщине, отвергающей мои чувства. Итак, мой долг друга и защитника будет выполнен согласно вашему желанию и не иначе, ибо в наше время мужья становятся непереносимыми, когда слишком строго следуют своему долгу. Каково же ваше мнение на этот счет?

– Я недостаточно опытна, чтобы судить об этом.

– Прекрасный ответ. Теперь, моя прелесть, поговорим о ваших обязанностях в отношении меня. Это не слишком-то галантно, но так как я ненавижу все, что хоть отдаленно напоминает наставления учителя, это будет первый и последний раз в моей жизни. Я убежден, что суть моих наставлений запечатлеется в вашей памяти. Но как вы дрожите! Какая наивность! Неужели вы принимаете меня за ограниченного мужлана, для которого нет ничего слаще, кроме как потрясать перед глазами жены ярмом супружеской верности? Неужели вы могли подумать, что я начну читать вам проповеди, как старый монах, и погружу в ваше сердце стилет инквизиции, чтобы выпытать у вас признание в ваших самых сокровеннейших помыслах? Нет, Валентина, нет, – продолжал он после паузы, глядя на жену все так же холодно, – я отлично знаю, что следует сказать, не смутив вас. Я потребую лишь того, чего могу добиться, не идя против ваших склонностей и не разбив вашего сердца. Ради бога, только не падайте в обморок, я уже заканчиваю. Я нисколько не возражаю против того, что вы живете в семейной обстановке и эта семья, которая часто собирается здесь и следы пребывания которой могут подтвердить, что члены ее находились здесь еще совсем недавно, создана вами по влечению сердца.

Граф взял со стола альбом для рисования, на переплете которого было вытиснено имя Бенедикта, и с равнодушным видом перелистал его.

– Но я надеюсь на ваш здравый смысл, – добавил он, отшвырнув альбом решительным и властным жестом. – Надеюсь, что он не позволит вам терпеть вмешательство посторонних советчиков в наши личные дела, и они не посмеют чинить препятствия управлению нашим общим имуществом. Я надеюсь на вашу совесть, более того – требую, основываясь на тех правах, которые имею над вами в силу своего положения. Что ж вы не отвечаете? Почему вы все время смотритесь в зеркало?

– Сударь, – ответила Валентина, объятая ужасом, – я вовсе не смотрюсь…

– А по-моему, оно слишком вас занимает. Ну, Валентина, отвечайте скорее. Если вы по-прежнему будете отвлекаться, я сейчас перенесу трюмо в противоположный угол, где вы не сможете его видеть.

– Не делайте этого, сударь! – отчаянно вскричала Валентина. – Какого ответа вы ждете от меня? Чего требуете? Что приказываете мне сделать?

– Я ничего не приказываю, – ответил граф в своей обычной небрежной манере, – я просто прошу вас уделить мне завтра несколько минут вашего драгоценного времени. Речь пойдет о скучнейшем и сложнейшем деле, вам придется согласиться на кое-какие неизбежные уступки, и, надеюсь, ничье постороннее влияние не сможет вас убедить не повиноваться мне, будь то даже совет вашего зеркала – этого постоянно присутствующего оракула, с которым женщины советуются по любому поводу.

– Сударь, – умоляюще произнесла Валентина, – я заранее согласна подписать все, что вам заблагорассудится потребовать от меня, но, умоляю, уйдем отсюда – я слишком устала!

– Это и заметно, – согласился граф.

Тем не менее он продолжал сидеть на софе и с безразличным видом глядеть на Валентину, которая ждала конца этой сцены, стоя со светильником в руке и чувствуя на душе смертельную тревогу.

Графу хотелось отомстить Валентине куда более жестоким способом, чем этот, но, вспомнив признание Бенедикта, сделанное им всего несколько минут назад, он вполне здраво рассудил, что этот восторженный юнец вполне способен его убить. Именно поэтому он поднялся и вышел вместе с Валентиной. А она, продолжая разыгрывать уже вовсе бесполезную комедию, сделала вид, что старается запереть дверь домика.

– Весьма уместная предосторожность, – проговорил граф ядовитым тоном, – тем более что окна здесь устроены таким образом, что любой, обнаружив дверь на запоре, может преспокойно войти внутрь через окно и выйти таким же образом.